|
Александра Маринина *Замена объекта* читать онлайн
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:17 | Сообщение # 46 |
 Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 45
Господи, Море, если бы ты только знала, как мне горько, как больно… И еще очень больно осознавать, что мой муж – трус и слабак, за полгода он так и не нашел в себе сил ни бабу эту бросить, ни мне все честно сказать. Дерьмо он, а не мужик. Очень, знаешь ли, неприятно сознавать, что прожила восемь лет с таким угробищем. И ведь как я его любила! Любила такое дерьмо. Гордиться нечем.
О.
Море – Одалиске, 12 ноября 2004 года
Одалисочка, тебя опять заносит куда-то не туда. Ну что значит «полгода – это конец»? Глупости это все. Полгода ничем не отличаются от пяти месяцев и двадцати девяти дней, поверь мне, я ведь все-таки постоянно имею дело с цифрами. Помнишь детскую шутку о том, сколько пшеничных зерен составляют кучку? Ответ: сто. А два зерна – это кучка? Конечно, нет. И три – тоже нет. И четыре – нет. И так далее. Прибавляешь каждый раз по одному зернышку, и тогда все время получается «не кучка», и становится непонятно, в какой же момент «не кучка» превращается в «кучку». Так и с днями. Ты просто попала под магию слов «шесть месяцев», тебе кажется, что это очень много, что это целая эпоха, что через эту пропасть уже нельзя переступить, а ты попробуй посчитать по дням: вот Костя уехал 12 мая, а что, 13 мая – это уже пропасть? Нет. А 14 мая? И так далее. И ты поймешь, что никакой катастрофы пока не произошло. Ну полгода. Ну семь месяцев. И что? Все равно ты должна верить и надеяться, что он вернется, если он сам не скажет тебе, что не вернется никогда. Пока не скажет – надейся и думай о хорошем.
И что означает эта твоя фраза о том, что ты Костю любила? Почему в прошедшем времени? Совсем еще недавно ты его любила в настоящем времени, куда же все девалось? Вчера любила, а сегодня уже не любишь? Так не бывает. Или ты и вчера его уже не любила и просто придумывала себе любовь к нему, или ты его еще и сегодня любишь. Так что не надо себя обманывать. Да, согласна, неприятно осознавать, что ты любишь человека, совершившего недостойный поступок. Но ты же все равно любишь, потому что любовь быстро не проходит, она проходит постепенно, просто многие этого не замечают и очень ловко сами себя обманывают. Вот ты думаешь, что сегодня уже не любишь Костю. А что будет, если он сейчас позвонит и скажет тебе, что закончил все свои дела и завтра возвращается домой? То есть выяснится, что он тебя не бросил и не собирался этого делать, более того, вдруг окажется, что и женщины никакой у него не было, а просто было очень много сложных и длинных дел. Ты что, снова его полюбишь? Или скажешь: не приезжай, я тебя больше не люблю? Чушь собачья! Ты придумала себе, что больше не любишь его, потому что неприятно и унизительно чувствовать себя любящей и брошенной. Намного легче, когда ощущаешь себя в такой ситуации нелюбящей, то есть разлюбившей. Ну, бросил – и хорошо, вроде как баба с возу – кобыле легче. И если окажется (а я уверена, что именно так и окажется), что ты не брошенная, тебе станет стыдно за то, что ты так поспешно отказалась от своей любви.
Вывод: ты любишь своего мужа, Одалиска, тоскуешь без него и очень не хочешь, чтобы он тебя бросил, и в этом нет ничего постыдного и унизительного. Не смей стесняться своей любви, слышишь? Это великое, потрясающее чувство, которое прекрасно само по себе независимо от того, на кого оно направлено, и оно ни при каких обстоятельствах не может быть смешным или достойным презрения и осуждения. Даже если любовь безответна, она все равно прекрасна и заслуживает уважения, запомни это. Когда твой муж вернется, ты еще вспомнишь эти слова и скажешь мне спасибо. Подумай.
Море.
Одалиска – Морю, 25 ноября 2004 года
Спасибо тебе, Море. Спасибо за все. Костя не вернулся, но все равно спасибо. Ты моя самая родная. Ты – самая лучшая.
О.
Игорь Дорошин
Саша Вознесенский вернулся через три дня. По телефону он уже сообщил мне, что нашел Наталью Самойлову, в девичестве Новокрещенову, в городе Заводоуковске, и она сказала, что в феврале к ней приезжал некий молодой человек с расспросами про Витю Осипенко и Колю Кузнецова. Звонил Саша из машины по дороге в аэропорт, у него садилась батарея в мобильнике, поэтому подробный рассказ мы отложили до личной встречи.
Светка буквально взяла меня за горло с требованием, чтобы встреча с журналистом проходила у нее дома.
– Ну а где вам еще встречаться? Ты сам говорил, что у него жуткая аллергия на кошачью шерсть, значит, твоя квартира отпадает. На улице холод собачий, декабрь все-таки. У него дома родители. Так где еще?
– Мы можем посидеть где-нибудь в нейтральном месте, – отбрыкивался я. – В баре или в кафе, например.
– Ну конечно! – презрительно фыркнула Светка. – А я как же? Ты что, собираешься отлучить меня от дела? Это после всего, что я для тебя сделала?
– И ты с нами в кафе посидишь. Хотя ради такой светской дамы, как ты, я, пожалуй, готов разориться на приличный ресторан.
– Еще чего! Я столько лет беспрерывно хожу на светские мероприятия и банкеты, что меня уже воротит от общепита. Когда действительно надо – тогда вопросов нет, но, когда этого можно избежать, я предпочитаю сидеть дома. Короче, Гарик, я пеку эклеры с заварным кремом и ореховый торт, а ты дуй в аэропорт встречать своего журналиста и вези его прямо сюда.
– Аделана! – огрызнулся я.
Это была моя маленькая месть за ненавистного «Гарика». Впрочем, против эклеров я совершенно не возражал, а Светкин ореховый торт неизменно вызывал у меня искреннее восхищение. Восхищение было настолько глубоким, что от торта я обычно отъедал не меньше половины. Как-то незаметно он проскакивал, никто и опомниться не успевал.
Прилетевший из Тюмени Саша так обрадовался, когда я предложил ехать к Светлане, что я прямо-таки начал подозревать… В конце концов, это для меня она – соседка и друг, но для других-то мужчин она – женщина, да еще какая! Впрочем, возможно, Вознесенский просто голоден и хорошо помнит, что у Светки кормят обильно и чрезвычайно вкусно.
– Рассказывай, – потребовал я, едва мы уселись в машину. – Только имей в виду, что тебе придется все это повторить еще раз, при Свете.
– Так, может, подождем? – резонно предложил он. – Чего два раза одно и то же перетирать. Приедем – и все расскажу.
Мне в голову пришла нахальная мысль отвезти Вознесенского не к Светке, а к нему домой. А что? По дороге он мне все расскажет – и свободен, как птица в полете. Но Светка мне этого не простит. В самом деле, таскаться по тусовкам, выспрашивать, вынюхивать, ловить отдельные слова, полунамеки, сплетни, тратить на это время и силы, вместо того чтобы заниматься чем-нибудь более приятным, – и получить такой щелбан по носу. Мол, не суйся, не твое дело, мы, мужчины, между собой все выяснили, а ты сиди тихонько и жуй свои эклеры. Нет, поступить так со Светой Безрядиной я не могу. Я потом себя уважать не буду.
– Хорошо, – согласился я, – давай пока о чем-нибудь другом поговорим.
Саша всю дорогу рассказывал мне про город Заводоуковск, про местные нравы, про разваливающиеся дома с обшарпанными фасадами и роскошные особняки в пригородных зонах. Что ж, Тюменский край богатый, где нефть, там и деньги.
Но Светка-то, Светка! Как в воду глядела. Мы еще Кольцевую дорогу не пересекли, а она уже позвонила.
– Гарик, не вздумай у Саши все выспросить и отвезти его домой, – тоном строгой учительницы сказала она.
– Аделана, почему ты так плохо обо мне думаешь? – возмутился я. – Мы с ним договорились вообще ничего не обсуждать, пока не приедем к тебе.
– Это он с тобой договорился, а не ты с ним, – прозорливо заметила она. – У меня все готово, приезжайте скорее.
Разумеется, Вознесенский уцепил своим журналистским ухом слово «Аделана» и попросил разъяснений. Пришлось рассказывать о бурной Светкиной молодости и моей тупой юности. И как-то незаметно разговор соскользнул на историю моего знакомства со Светой. Я не люблю ее рассказывать, но Саша Вознесенский очень мне помог…
***
…Мне было пятнадцать лет, и у меня был кот по кличке Арамис, сиамский котище, голубоглазый, цвета кофе со сливками, спокойный и мудрый. Почему-то он очень любил улицу, все время рвался гулять, живо интересовался людьми, собаками и машинами. Я купил ему шлейку, которые надевают для прогулки на маленьких собачек вроде тойтерьеров, и примерно раз в неделю выводил на променад.
Родители мои в очередной раз уехали на гастроли. Как сейчас помню, папа должен был петь в Париже партию Зурги в «Искателях жемчуга» Визе. Впрочем, это к делу не относится. Так вот, они уехали, я остался один на целый месяц, потому что спектакль должен был идти восемь раз.
Однажды я пришел из школы, пообедал, сделал уроки, попытался посмотреть телевизор, но ничего интересного в тот вечер не показывали, и я решил вывести Арамиса на прогулку. Было уже темно, но меня это не смутило. Мы оделись, я в куртку, Арамис – в шлейку, и отправились обозревать окрестности.
И надо же нам было нарваться на этих подонков! Мне показалось сперва, что все они примерно моего возраста, и страха перед ними я не испытывал, то есть, увидев их, облепивших скамейку и фальшиво бренчащих на двух гитарах, опасности я не почувствовал. Их было шестеро, и пели они что-то блатное и почти совсем нескладное. Когда мы проходили мимо, они перестали петь.
– Ты гляди, – громко заявил один из них, – кот на поводке. Чего этот шпендрик о себе вообразил? Что у него овчарка?
Они принялись задирать меня, я прибавил шаг и ничего не отвечал, стараясь поскорее уйти подальше, но не тут-то было. Парни стали приближаться всем скопом, окружили меня, а тот, который заговорил первым, наклонился и начал дразнить Арамиса. Другая кошка, как говорится, смолчала бы, но Арамис был сиамцем, и этим все сказано. Он и вообще-то насмешек не терпел, а тут еще пьяную агрессию почуял, ну и впился в обидчика когтями и зубами.
Не могу и не хочу описывать в подробностях то, что происходило дальше. Я – взрослый мужик, капитан милиции, но и у меня есть слабые места, которые трогать нельзя. Меня довольно прилично избили. А Арамиса, моего любимого, мудрого голубоглазого Арамиса, не стало. Они свернули ему шею, бросили мертвого кота рядом со мной, валяющимся на земле, и убежали.
Помню, я снял куртку и завернул в нее Арамиса. Я, конечно, понимал, что он уже умер, но мне почему-то казалось, что ему холодно, что пока он еще теплый – он чувствует. Так и брел я по темной улице, слизывая с губ льющуюся из носа кровь, раздетый, с мертвым котом в руках.
Я не очень-то понимал, куда иду. Не то домой, не то еще куда-то, ведь Арамиса надо похоронить, то есть закопать, а где? И чем рыть землю? У меня и лопаты-то с собой нет. В общем, соображал я плохо, но упорно шел вперед, пока меня не остановила какая-то пожилая женщина.
– Мальчик, с тобой все в порядке? – участливо спросила она.
Я опустил голову пониже, пытаясь скрыть окровавленное и мокрое от слез лицо, но это, наоборот, заставило ее внимательнее всмотреться. Конечно же, она все увидела.
– Ну-ка пойдем со мной, – скомандовала она, крепко беря меня за плечо.
– Куда?
– Здесь рядом. Пойдем-пойдем.
Она привела меня в опорный пункт милиции, где засиделся допоздна участковый Михаил Васильевич Филонов, немолодой дядька с усталыми и добрыми глазами. Женщина по имени Софья Яковлевна оказалась его женой, она знала, что муж до сих пор на работе, потому что сама только что приходила к нему, приносила в термосе горячий суп: Михаил Васильевич в тот день не успел пообедать.
Вдвоем они принялись хлопотать вокруг меня, промыли ссадины, приложили какие-то мудреные компрессы на заплывающие глаза, подробно выспрашивали, что случилось. Я сперва рассказывал довольно внятно, а потом не выдержал и разрыдался. Софья Яковлевна обняла меня, прижала к себе, гладила по голове и тихонько целовала в макушку, а Михаил Васильевич ходил вокруг нас и приговаривал:
– Ты поплачь, поплачь, Игорек, тебе сейчас нужно выплакаться. Я ж понимаю, это такое горе, такое горе, ты ж самого близкого друга потерял. Ты небось его еще котенком взял, он у тебя на ладошке сидел, ты все его проказы детские помнишь. Я понимаю, как тебе больно, так что ты плачь, плачь, Игорек, пока плачется, дай горю выйти, не держи его в себе. Если в себе удержишь, оно там так и останется, корни пустит, прорастет и всю жизнь тебе покоя давать не будет.
Потом они поили меня чаем с сушками и карамельками, в восемьдесят седьмом году хороших конфет в магазинах не было, и снова утешали, утешали, утешали… А потом мы все вместе поехали на ближайший вокзал, сели в первую попавшуюся электричку и доехали до первой же платформы за пределами Москвы. Михаил Васильевич прихватил с собой небольшую лопатку, которая почему-то оказалась в опорном пункте, и мы стали искать место, где похоронить Арамиса. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:19 | Сообщение # 47 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 46
– Вот здесь хорошо будет, – деловито сказала Софья Яковлевна. – Смотри, какой большой дуб. И коту твоему приятно будет здесь лежать, и тебе легко будет место найти, если захочешь его проведать.
Мы выкопали ямку, положили в нее Арамиса, присыпали землей. Я рыдал над могилкой кота так громко и отчаянно, что Михаил Васильевич крякнул и отвернулся, а Софья Яковлевна, не скрываясь, вытирала слезы.
Они уже знали, что я живу один и дома меня никто не ждет, поэтому повели ночевать к себе.
– Не надо тебе сегодня оставаться одному, – сказал Филонов. – И завтра в школу не ходи, побудь у нас дома с Соней. Она тебя полечит, примочки поставит, ссадины чем-нибудь помажет. Первые сутки – они самые тяжелые, по себе знаю. Надо непременно, чтобы кто-нибудь рядом был. И плакать в горе одному нельзя, иначе такое одиночество за горло берет – хоть вешайся. Когда плачешь от горя или обиды, обязательно нужно, чтобы кто-нибудь плечо подставил. Ты Сонечке в плечо поплачешь – тебе легче станет, вот помяни мое слово.
Я согласился и остался у Филоновых до вечера следующего дня. Михаил Васильевич оказался прав во всем, я действительно то и дело принимался плакать, вспоминая мученическую смерть Арамиса и представляя, как ему было больно и страшно, а Софья Яковлевна обнимала меня, подставляя плечо, в которое я и лил свои горькие мальчишеские слезы. Она целый день ставила мне примочки и компрессы, мазала пахучими мазями, от которых ранки и ссадины невыносимо щипало, но к вечеру я, как ни странно, выглядел почти прилично. Видно, опыт обращения с побитыми пацанами у нее был огромный. Когда вернулся со службы Михаил Васильевич, она спросила:
– Ну как, Игорек, домой пойдешь или еще на одну ночь останешься?
– Пойду домой, – твердо сказал я. – Родители начнут беспокоиться, если я столько времени к телефону подходить не буду. Спасибо вам за все.
– Ладно, домой так домой, – почему-то вздохнул Филонов. – Пошли, провожу тебя, заодно прогуляюсь.
– И хлеба купи по дороге! – крикнула нам вслед Софья Яковлевна.
На улице мы некоторое время шли молча, потом участковый заговорил:
– Я узнал, кто это сделал.
– Их посадят в тюрьму? – с тупым безразличием спросил я.
– Нет, сынок, в тюрьму их не посадят. Трудно будет доказать, что они напали на тебя без всякого повода, ведь свидетелей-то не было. Их родители наймут адвокатов, и те будут подводить дело так, что это была обоюдная драка, а за драку малолеток не посадят. Скажу тебе больше, если все сойдется на обоюдной драке, то и у тебя будут неприятности, в милиции на учет поставят, в школу сообщат. В общем, нахлебаешься. У этих ребят родители такие, что тебя в покое не оставят. Еще и так повернут, что ты один во всем виноват, а они – ангелочки с крылышками.
– Но они же моего кота убили! – в отчаянии воскликнул я.
– Сынок, за кота им ничего не будет, нет такой статьи в Уголовном кодексе. Человеков убивать нельзя, а животных – пожалуйста. Такие у нас законы, и ничего мы с тобой с этим поделать не можем. И опять же нет свидетелей. Но одно я тебе могу пообещать: я с этих ребят глаз теперь не спущу. И не дай бог им сделать хоть что-нибудь, что подпадает под статью. Костьми лягу, чтобы их упечь. Ты мне веришь?
– Верю, Михаил Васильевич. Только Арамиса этим не вернуть.
– Это верно, – кивнул Филонов. – Это ты правильно говоришь, сынок. Хорошо, что у тебя сердце не жестокое. Но ты все равно знай: я про твою обиду помню и мерзавцев этих прощать не собираюсь.
Мы расстались возле моего подъезда. Михаил Васильевич велел мне записать его телефоны, и служебный, и домашний, и приходить в любое время, если на душе станет тяжело. Поднимаясь в лифте на свой этаж, я думал, что вполне справился с собой. Однако стоило мне войти в кухню и увидеть кошачьи мисочки, сиротливо стоящие в углу, у меня в глазах потемнело. Но я уже смог не заплакать. Только голова закружилась.
На следующий день я пришел в школу и немного отвлекся. Разумеется, мои ссадины были замечены, и пришлось признаваться, что меня побили. Больным самолюбием я никогда не страдал, тем более обидчиков было шестеро, так что во всей истории не было ничего постыдного для меня даже с точки зрения девятиклассника. Про Арамиса я рассказывать не стал, боялся не совладать с нервами и разреветься, а вот это уже, по моим представлениям, было стыдно. Одно дело плакать на плече взрослого дяди участкового, и совсем другое – при одноклассниках, среди которых к тому же есть одна особенная девочка…
Еще через несколько дней я полностью оправился, по крайней мере, я так думал. Во всяком случае, я даже пошел на репетицию нашего рок-ансамбля и с ходу сочинил новую мелодию, такую щемяще-грустную, что ребята смотрели на меня с недоумением. Это я-то, первый весельчак и поклонник забойных ритмов, – и вдруг такая музыка!
Я возвращался с репетиции, напевая про себя новую мелодию и прикидывая варианты аранжировки, и вдруг увидел идущую мне навстречу девочку с котенком на руках. Котенок был совсем крошечным, месяца полтора-два от роду, невероятно симпатичным и трогательным, но самое ужасное – он был сиамским. Точно таким же, каким был когда-то мой Арамис. Горло перехватило, в глазах снова потемнело, и я понял, что сейчас разрыдаюсь прямо на улице, при всем честном народе. И дом-то мой – вот он, я уже иду вдоль него, но он ужасно длинный, а подъезд, в котором я живу, – самый последний. Я совсем потерял голову и нырнул в первый же подъезд, подбежал к лифту и нажал кнопку почти наугад, стараясь попасть на самый последний этаж. Слезы уже заливали мне глаза, и я ничего не видел, но успел сообразить, что чем выше этаж, тем больше шансов, что по лестнице никто не ходит, стало быть, меньше риска оказаться замеченным в столь неприглядном виде. На верхних этажах люди обычно сразу садятся в лифт и на лестницу, которая расположена за углом лифтового холла, не заглядывают.
Приехал я, как оказалось, на шестнадцатый этаж, то есть действительно на самый верхний. Из последних сил сдерживая рыдания, я выбрался из лифта и толкнул дверь, ведущую на лестницу.
– Господи, что с тобой? – послышался совсем рядом чей-то голос.
На лестнице стояла взрослая девушка и курила. Это и была Света Кошелева, которая, руководствуясь теми же соображениями, что и я, пряталась здесь от родителей, которые запрещали ей курить.
Вот так мы и познакомились.
История эта имела два важных для моей жизни последствия. Во-первых, я приобрел замечательного, умного и надежного друга – Светку. И во-вторых, я понял, как это важно, когда твоему горю кто-то сочувствует, даже если само горе на сторонний взгляд кажется незначительным и даже горем-то называться не может. Очень важно, чтобы в тяжелый момент кто-то подставил плечо, в которое можно просто поплакать. Детям плечо не подставляют, потому что их горе кажется смешным. Старикам тоже его не подставляют, потому что старики мало кому нужны и интересны.
Только не думайте, что я прямо в тот самый момент решил: стану участковым. Конечно, это было бы красиво, но это неправда. Решение пришло позже, примерно через год, в течение которого я вспоминал все то, что случилось, продумывал и оценивал каждое слово, сказанное мне Михаилом Васильевичем Филоновым и его женой Софьей Яковлевной. Я часто приходил к ним в гости, пытаясь разобраться в собственных мыслях и ощущениях, но о милицейской службе не думал.
А потом Михаил Васильевич умер. Внезапно, от обширного инфаркта. Родителям я ничего не сказал, для них Арамис просто сбежал от меня во время прогулки, за что я получил солидную взбучку, так что объяснить им, почему я должен идти на похороны участкового, я не мог. Своих денег на тот момент у меня еще не было, первый гонорар за первую проданную песню я получил только через месяц. Деньги на цветы дала Светка, мне хотелось положить на могилу Филонова как можно больше гвоздик, чтобы хотя бы этим выразить свою любовь и признательность.
Толпа провожающих участкового в последний путь была огромной. И какая-то старушка в старомодной шляпке с вуалью горько сказала:
– Вот и остались мы совсем одни на этом свете. Михаила Васильевича не стало, а больше мы никому не нужны.
Именно в этот момент решение и пришло.
***
– Я бы хотел написать очерк о тебе, – сказал Саша, когда я закончил рассказывать.
– Нет, – сразу же отрезал я.
– Почему?
– Не хочу. Я рассказал тебе просто потому, что ты спрашивал, как меня с моей музыкальной предысторией занесло в участковые, а вовсе не для того, чтобы ты об этом писал.
– Но почему? – не сдавался Вознесенский. – Тебе же это никак не повредит.
– Ты думаешь? – усмехнулся я. – У меня, между прочим, есть начальники, которые очень не любят, когда про их подчиненных пишут в газетах, а про них самих ни слова не говорят. И вообще, Саня, мне не нужна публичность. Я живу так, как живу, и прекрасно себя чувствую.
– Ты все-таки подумай.
– Хорошо, – согласился я, не желая углубляться в спор, – я подумаю. Но не уверен, что надумаю что-нибудь другое.
Светка ждала нас с таким нетерпением, что даже на балкон выскочила, высматривая, когда мы подъедем. Саша накинулся на крохотные – на один укус – эклерчики, а я занялся своим любимым ореховым тортом и слушал историю про Наталью Новокрещенову, в замужестве Самойлову.
Наталья, как известно, тоже была сиротой и воспитывалась в том же интернате, что и Виктор Осипенко, и Николай Кузнецов. В семнадцать лет у нее сделался страстный роман с Витей, потом его забрали в армию, Наташа около года очень ждала его и скучала, потом попривыкла, потом стала остывать, потом встретила замечательного парня, который быстренько на ней женился и увез в Заводоуковск. Больше она Виктора никогда не видела. Подруги из Сызрани рассказывали ей, что Виктор вернулся из армии и стал разыскивать свою невесту, а когда узнал, что она не дождалась его, выскочила замуж за заезжего кавалера и укатила в Тюменскую область, почернел лицом и запил на несколько дней там же, в Сызрани. Запой закончился, Виктор протрезвел и уехал. Больше не возвращался, во всяком случае, подруги ничего никогда не говорили на этот счет.
А минувшей зимой внезапно объявился молодой мужчина приятной наружности и начал спрашивать про Виктора, дескать, давно ли виделись, да не приезжал ли, не давал ли о себе знать. Внешность мужчины до мелочей совпадала с тем описанием молодого человека, собиравшего друзей на поминки Виктора, которое дали сотрудники интерната в Сызрани. И к Руденской, судя по всему, приходил именно он. Более того, он во всех трех случаях назвался одним и тем же именем: Вадим. А документов никаких не показывал.
– А какая она, эта Наташа? Как живет, какой у нее муж? – с любопытством спросила Светка. – Расскажи о ней поподробнее.
Не понимаю, зачем ей это? Ну какая разница, как живет эта Наташа? Нет, никогда нам, мужикам, женщин не понять, они как-то совсем по-другому устроены. Саша начал подробно излагать свои впечатления о Наталье Самойловой, а я вплотную занялся тортом, поскольку до положенной мне половины оставалось еще много. Хорошо, что я регулярно поддерживаю физическую форму, а то со Светкиным застольем меня бы разнесло до двух центнеров.
В самый разгар Сашиного повествования мне позвонила мама.
– Ой, Егорушка, какой кошмар! Папа уже который день не в голосе, а ведь нам послезавтра лететь в Лондон. Просто не представляю, что делать.
– В Лондон? – удивился я.
– Ты что, забыл? Папа записывает «Симона Бокканегру» с оркестром Штейнберга.
Ах да, «Симон Бокканегра»! Я и впрямь забыл. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:20 | Сообщение # 48 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 47
– Это какой-то ужас! – продолжала причитать мама. – Папа такой расстроенный, со мной почти не разговаривает. По-моему, у него страшная депрессия. Что ты такое ему сказал, когда был у нас?
– Я? – фальшиво удивился я. – Ничего особенного я ему не говорил. Почему ты решила, что я его чем-то расстроил?
– Потому что с тех пор папу как подменили. Он ни одной полноценной репетиции не провел. Начнет распеваться и чувствует, что не в голосе. Расстраивается, уходит к себе в кабинет и сидит там целыми днями, только поплавать в бассейне выходит. Не знаю, что там у вас произошло, но ты должен приехать и наладить отношения с папой, иначе он не сможет петь в Лондоне. Господи, за что мне это несчастье! Я ночами не сплю, постоянно пью валокордин, после премьеры «Трубадура» я постарела на двадцать лет, хотя времени прошло всего ничего. Ты должен сделать все, чтобы папа вышел из депрессии, слышишь, Егор?
– Слышу.
– Что «слышу»? Что «слышу»?! Ты сделаешь что-нибудь или нет? Речь идет о твоем отце, а не о чужом дяде. Если папа не споет в Лондоне, это будет катастрофа! Я тут с ума схожу от горя, а тебе все смешочки. Егор, ты меня слушаешь?
– Слушаю, мамуля, конечно, слушаю. Но вообще-то я на работе, – соврал я, не покраснев и даже не запнувшись. – Знаешь, я не смогу к вам приехать до вашего отъезда, так что я поговорю с папой по телефону, хорошо?
– Ну ладно, пусть по телефону, но сделай же что-нибудь, извинись перед ним, попроси прощения, покайся… Господи, господи, – в ее голосе зазвучали слезы, – у меня сердце разрывается, и никому дела нет. Если бы хоть кто-нибудь понимал, в каком кошмаре я постоянно живу, как мне тяжело!
– Мамуль, отнеси, пожалуйста, папе трубочку.
Дом у нас большой, и пока мама шла в кабинет к отцу, я успел много о чем подумать. Например, о том, что уж если кто и живет в постоянном кошмаре, так это моя подруга Светка, которая ухитряется быть счастливой и радоваться жизни, несмотря ни на что, и это неизменно притягивает к ней людей. А моя мама с ее бесконечными причитаниями и рассказами о собственных страданиях людей отталкивает, и из великого множества подруг и приятельниц в ее окружении остались лишь немногие – те, кто в состоянии выносить это беспредельное стремление быть (или казаться?) несчастной.
– Да, слушаю, – послышался в трубке голос отца.
– Папа, я сейчас кое-что скажу, а ты меня не перебивай, потому что я на работе и времени на долгие разговоры у меня нет. Ты уверен, что мама слышит только тебя?
При таком количестве аппаратов и параллельных трубок в доме можно ожидать всего.
– Уверен. Что ты хочешь мне сказать?
– Наши с тобой разговоры об Алле – это наши с тобой дела, и пожалуйста, сделай одолжение, не впутывай сюда маму. Ты же видишь, она сама не своя, она переживает за тебя, она не понимает, что с тобой происходит. Я ничем не могу тебе помочь, с твоими неприятностями Ты должен справиться сам, я со своей стороны делаю все, что могу, чтобы эти неприятности не стали еще больше. Мама считает, что это я тебя расстроил, и требует, чтобы я наладил с тобой отношения и снял конфликт. Пусть она считает, что именно это я сейчас и делаю. Хорошо?
– Хорошо, – угрюмо буркнул великий актер Дорошин.
– Ты повесишь трубку, скажешь маме, что все в порядке, я извинился, ты меня простил, и теперь настроение у тебя будет самое наилучшее. Перестань, пожалуйста, хандрить и улыбайся. Ты же артист, в конце концов, если ты смог сыграть гнев тогда, в гримерке, то и душевный покой сможешь изобразить.
– Ты жесток, Игорь.
– Возможно. Вероятно, это наследственное. То, как ты ведешь себя по отношению к маме, тоже жестоко. Так мы договорились?
Что бы ни говорили о моем отце, но он, конечно, настоящий актер. Таких еще поискать. Его способность к мгновенному перевоплощению просто потрясающа!
– Хорошо, сынок, будем считать, что все забыто, – произнес он тоном таким мягким и ласковым, что даже я обомлел от неожиданности. – Что было, то прошло, мы оба погорячились. Ты тоже меня прости. Я рад, что ты позвонил и снял с меня этот груз, у меня прямо камень с души упал. Целую тебя, сынок, и обнимаю. Мы с тобой увидимся до нашего отъезда в Лондон?
– Н-не знаю, – пробормотал я, с трудом приходя в себя. – У меня работа…
– Ну ладно, ладно, нет так нет, ничего страшного. По телефону попрощаемся. Ну все, сыночек, обнимаю тебя еще раз.
– Целую, – еле выдавил я.
Когда я закончил разговаривать с отцом, Вознесенский в красках повествовал Светке о нашей поездке в Новокуйбышевск и о встрече с Лидией Павловной Руденской.
– И охота тебе это слушать во второй раз, – недовольно проворчал я. – Я же тебе все рассказал.
– Да ну, – Светка смешно наморщила носик, – ты неинтересно рассказываешь, у тебя одни факты и никаких эмоций. А Саша рассказывает как журналист, заслушаться можно. Мне начинает казаться, что я сама там с вами побывала.
– Ну-ну, – хмыкнул я, возвращаясь к тортику.
Пожалуй, до отмеренной мне половины остался еще кусок, который можно съесть без зазрения совести. Светка сидит на очередной диете, с полнотой борется, Борис с полнотой не борется, но за весом следит, потому как врачи его предупредили, что избыточный вес может привести к повышению давления, а это для него опасно. Их сын Севка сладкого вообще не ест, он все больше по колбаскам и копченостям ударяет, настоящий мужик растет, а дочка – та помешана на стройности, рвется, как и все девчонки ее возраста, в модели, поэтому сладкое в нее можно впихнуть только под угрозой расстрела. Вот и получается, что полторта – законно мои, больше его все равно есть некому. Ну, Вознесенский съест пару кусков да Боря осторожно позволит себе чуть-чуть, вот и все.
У меня в кармане снова зажужжал мобильник. Это был Иван Хвыля.
– Слушай, Дорошин, мне тут одного мужика сосватали, который может знать кое-что из того, что нам интересно. Мы с ним договорились встретиться. Хочешь поучаствовать?
Ох, люблю я, когда говорят вот так, прямо, без околичностей. Сразу все ясно и понятно становится. И хотя я мало что понял, но поучаствовать захотел.
– Мы тут ищем, где бы нам встречу организовать, чтобы без лишних ушей. И чтобы шумно не было. Может, у тебя дома? Ты как?
– Да ради бога, – я покосился на Вознесенского. – Только ты спроси у него, как он к кошкам относится, а то у меня их много. Вдруг у него аллергия?
– Спрошу. Если все путем, у тебя соберемся. В десять вечера годится?
– Запросто. Записывай адрес.
Хан
Ребята ему понравились. И квартира, в которой они собрались, тоже понравилась. Но особенно понравились Хану коты, ухоженные, с блестящей шерстью и яркими чистыми глазками. Он удивился, что в квартире при таком обилий животных совсем не ощущалось специфических запахов.
– Твои коты не метят? – с интересом спросил он Игоря.
– Как видишь, – улыбнулся тот.
– Как же так? Они что, стерильные?
– Не все. У меня три парня и две девчонки, из мальчиков двое кастрированы, а один – производитель. Но он не метит. Такая у него особенность.
– Неужели такое бывает? – удивился Хан.
– Бывает. Хотя и не часто. Мне с Дружочком повезло. Арина – его жена, а Карма, вот эта симпампулька, – их дочка. Подозреваю, что в ближайшее время он и ее в жены возьмет. Тебе, кстати, котенок не нужен? Американский экзот, здоровенький, от хороших родителей, сам видишь. Аришка скоро замуж начнет проситься, так что весной будет приплод.
Хан подумал, что это было бы неплохо. А что? Принести домой очаровательного котенка. Мишка будет рад до смерти, да и Оксана тоже.
– Давай, – кивнул он, – записывай меня в очередь. На мальчика.
– Договорились.
Они уселись в просторной гостиной, Хвыля и Дорошин – рядышком, на диван, а Хан – напротив них, в мягкое глубокое кресло. Ребята начали рассказывать, он внимательно слушал, и в голове постепенно прояснялось. Многое из того, что он узнал в последнее время о людях Ворона и чему не мог найти объяснения, вдруг сложилось в четкую красочную картинку. А что речь идет именно о них, Хан не сомневался ни секунды, как только услышал название города в Оренбургской области и имя человека, который там работал и почему-то сбежал и скрывался: Виктор Осипенко. О Викторе он знал давно. А вот имени Николая Кузнецова не слыхал никогда.
По группировке Ворона работал Андрей Поляков. Работал давно, интенсивно и через какое-то время понял, что группировку мощно прикрывают в милиции, причем не только в местной, но и в областной. Поэтому приехал он в город, где осел Ворон, перед коллегами не светясь и никому не докладываясь. Приехал с хорошей легендой и попытался внедриться в группировку без помощи и поддержки со стороны местных оперативников, иными словами – без прикрытия. Он очень рисковал, но знал, что довериться мало кому можно, и действовал самостоятельно.
Именно поэтому никто так и не узнал, что же там произошло. То ли Андрюха где-то прокололся, допустил ошибку, то ли из Москвы произошла утечка информации, но Полякова убили. Убили грамотно, закамуфлировали под несчастный случай.
Квалифицированные и незаинтересованные эксперты, конечно, разобрались бы, но где ж их взять, незаинтересованных-то, когда Ворона прикрывают со всех сторон. Прислали специалистов из Москвы, но к тому времени все следы и вещественные улики были уничтожены естественным путем. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:21 | Сообщение # 49 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 48
Дело, однако, возбудили, а куда деваться? Есть мертвый человек, а причина смерти до конца не установлена. И тут внезапно на сцене появляется Виктор Осипенко, водитель одного из ближайших подручных Ворона, и начинает на следствии давать показания. Парень он простой, незатейливый, прямой, что видел и слышал, о том и рассказывал. И стало очевидным, что Полякова убили по прямому указанию Ворона.
Просто удивительно, как это Виктору повезло нарваться на честного следователя! Наверное, он в том городе был единственным, кто не кормился от Лебедева-Ворона. Старший лейтенант Шемякин счастью своему не верил: появилась реальная возможность упечь за решетку самого Ворона! Только бы Витя Осипенко не дал слабину, не отказался от дачи показаний в суде. Но Витя вроде бы сдавать назад не собирался, твердо стоял на своем.
Люди Ворона ему пригрозили. Витя усмехнулся и сообщил об этом следователю Шемякину, заверив его, что угроз не боится, даром, что ли, армейскую службу проходил в десантных войсках, в разведроте. Тогда его встретили в темном месте и попытались напугать силой, но в тот раз Виктор справился с ними, раскидал, как котят, силища в нем была немереная. Следующий заход люди Ворона осуществляли уже большой группой, и Виктору досталось так, что он почти две недели провалялся дома. Но и тут он не сдался. Назначенный день судебного заседания приближался, Ворон сидел в камере, а его люди давили на Виктора Осипенко угрозами, чтобы заставить его в суде изменить показания. Следователь встречался с ним каждый день и каждый день слышал от бывшего водителя заверения в том, что он от своих слов, сказанных на предварительном следствии, не откажется.
– И как тебя угораздило с ними связаться! – однажды в сердцах воскликнул Шемякин. – Ведь ты же нормальный парень, честный, хороший, чего ж ты к бандитам нанялся на работу?
– А куда мне было наниматься? – пожал могучими плечами Виктор. – Здесь в городе вообще никакой работы нет, а в другой город я ехать не могу, у меня семья, они переезжать не хотят, у них тут дом, и вообще, они в этом городе уже десять поколений живут. Что ж мне, милостыню просить? У меня жена, ребенок, да и у жены родители немолодые, и всех кормить надо и одевать. Ты пойми, я – детдомовский, вот сейчас у меня семья образовалась – так я ради нее на что угодно пойду. Для меня семья – самое важное на свете.
Виктор говорил искренне, и Шемякин это понимал. Но это, к сожалению, поняли и люди Ворона. За себя Виктор не боялся, но его можно было взять страхом за семью. Удивительно, что они до этого сразу не додумались.
За две недели до суда Виктору было сказано ясно и без околичностей, что если он на суде не заявит, что уличающие Ворона показания дал в милиции под пытками и на самом деле ничего этого не было, то пострадает его семья, в первую очередь – жена и ребенок. И вот тогда Виктор дрогнул.
– Ну погоди, не дергайся, – умолял его следователь, – они просто запугивают. Они не посмеют ничего сделать твоим близким, они же понимают, что дело в суде и все свидетели на виду у милиции и прокуратуры. Если с кем-то из них случится несчастье, сразу будет понятно, что это дело рук Ворона, и это только усугубит их положение. Они же не полные идиоты.
В тот раз ему удалось уговорить Виктора. Тот предпринял все возможные меры по укреплению дома и участка, строго-настрого наказал жене, теще и тестю одним никуда не ходить и дверь никому не открывать, когда Виктора нет дома, навесил дополнительные замки и щеколды.
А следователь Шемякин кривил душой, кривил… Он прекрасно понимал, что угрозы вполне могут быть выполнены, от Ворона можно всего ожидать, но ему так хотелось довести дело до обвинительного приговора! Это был вопрос не только личного честолюбия, но и будущей карьеры.
За несколько дней до суда бандиты несколько изменили тактику. Угрозы стали страшнее, но в противовес им появились посулы. Виктору предлагали большие деньги. И вот тут он засомневался по-настоящему. Ведь работы у него на данный момент не было, и неизвестно, будет ли, особенно если он даст на суде показания против Ворона и его группировки. А может, черт с ним, с этим правосудием, с этим убитым москвичом, с этим следователем Шемякиным? Взять деньги, изменить показания и жить себе спокойно.
Он позвонил Шемякину, хотел встретиться с ним и еще раз поговорить, но тот оказался в отъезде, поехал по каким-то делам в областной следственный комитет.
Время шло, бандиты дали Виктору сутки на размышление, завтра днем он должен был дать окончательный ответ, а давать ответ, не посоветовавшись со следователем, Виктор не решался. Он привык жить, четко выполняя указания тех, кто старше по званию или положению, самостоятельные решения принимал трудно или не принимал вообще.
Сутки миновали, бандиты начали названивать ему домой, но Виктор велел своим домашним говорить, что его нет, куда-то уехал, вернется только завтра к вечеру. Сам из дома носа не показывал, даже к окнам не подходил, чтобы в обмане не уличили, и каждый час звонил Шемякину в надежде, что тот лаконец вернулся.
Шемякина он разыскал только после полуночи и настойчиво попросил о встрече.
– Только давай ночью, когда все спать будут. Я уверен, что за домом следят. Часам к двум они, наверное, уйдут, поймут, что мои все спать легли, а меня как будто все еще нет. Да и сами устанут, начнут дремать, бдительность потеряют.
– Ладно, – согласился Шемякин, – давай в три часа. Самое мертвое время, если кто не спит, то все равно ничего не видит и не соображает.
Встречу назначили в лесу, который начинался метрах в ста от дома Осипенко. Мрак – хоть глаз коли, ни фонарей, ни луны, окна во всех домах темные, люди спят давно, ни одного источника света.
Дело было поздней осенью, холодно, моросил дождь, и Виктор, прежде чем вылезти в окно, надел куртку. В армии его научили двигаться бесшумно, так что назначенного места встречи он достиг без приключений, никто его не заметил.
Шемякин уже ждал. И снова принялся уговаривать Виктора, убеждая его в том, что люди Ворона – тупые и жадные.
– Ты пойми, тупые – они только запугивают, они ничего сделать не смогут, у них ума не хватит сделать так, чтобы не подставиться. А жадный никогда не платит того, что обещает. Они не дадут тебе денег, они тебя обманут, поверь мне. Так что, если ты сделаешь так, как они требуют, ты своих проблем не решишь.
До суда осталось всего два дня. Всего два! Если Осипенко продержится, если сделает все как надо, то через два дня жизнь старшего лейтенанта юстиции Вячеслава Шемякина перейдет на совершенно новый виток.
Взрыв прогремел так неожиданно, что оба инстинктивно упали на землю и закрыли головы руками. Но уже через секунду оба подняли головы и увидели, что дом Осипенко полыхает огнем. Виктор бросился к дому, но Шемякин схватил его за рукав куртки.
– Сиди здесь! Я сам побегу. Это может быть обманка. Они всех вывели из дома и устроили взрыв, чтобы тебя выманить. Я разберусь.
Виктор, наверное, очень хотел побежать вместе со следователем. Но он привык слушаться тех, кто отдает приказания. Так ему было легче жить.
Из своего укрытия Виктору было видно, как спустя какое-то время подъехала пожарная машина и две кареты «Скорой помощи».
Примерно через час Шемякин вернулся, почерневший от копоти и угрюмый.
– Некого там спасать, Витя, – тихо сказал он. – Все сгорели. Ты прости меня. Тебе нужно немедленно убираться отсюда. Пусть все думают, что ты погиб. Тебя никто не будет искать. У тебя документы какие-нибудь есть?
Виктор похлопал по карманам. Хорошо, что куртка у него была одна-единственная, в какой в город ходил – в той на встречу и прибежал. В нагрудном внутреннем кармане был кошелек с деньгами, не очень большими, но достаточными, чтобы на первое время хватило, водительские права и паспорт.
– Зачем же они это сделали? – растерянно спросил Виктор. – Я же им не отказал окончательно. Они должны были дождаться моего ответа…
– Тебе срок был – сегодня днем. То есть вчера. А ты начал прятаться, крутить. Они и решили, что раз ты по-хорошему не понимаешь, то надо тебя кончать. Ах, подонки! Я-то был уверен, что они только болтают. Недооценил я их.
– А как же суд?
– Да хрен с ним, с судом этим! – в сердцах махнул рукой следователь. – Тут люди погибли, а ты говоришь – суд.
Вероятно, в тот момент Слава Шемякин понял, что сделать карьеру на деле Ворона и остаться в живых ему не удастся. А жить хотелось, и очень.
Шемякин сам вывез Виктора из города.
Больше о Викторе Осипенко Хан ничего не слыхал. Одно время он подумывал о том, как бы разыскать его, потом понял, что это бессмысленно. Все, что Виктор говорил на следствии, внесено в протоколы и подшито к делу, сданному в архив. Ничего нового он Хану не сказал бы. Допрошенные в судебном заседании свидетели дали такие показания, из которых вытекало, что Виктор говорил неправду и ничего этого на самом деле не было. Дело в суде прекратили за отсутствием в действиях обвиняемых состава преступления. Дело о взрыве дома Осипенко даже не возбуждалось, эксперты-пожарные пришли к выводу, что в доме были неисправны одновременно электропроводка и газовые баллоны. Опровергнуть их заключение спустя столько времени невозможно, потому что нет материала, на котором можно проводить повторную экспертизу. Остатки сгоревшего дома вывезены, участок продан новым владельцам, там уже стоит совсем другой дом.
А вот о следователе Шемякине Хану кое-что было известно. Слава был неплохим парнем, Андрюхе Полякову удалось незадолго до гибели войти с ним в контакт и составить положительное мнение, которым он успел поделиться с коллегой и лучшим другом Ханларом Алекперовым. После гибели Андрея Хан несколько раз в течение двух лет обращался к Шемякину и получал от него кое-какую информацию. От него и узнал, что Виктор Осипенко не погиб. Он внимательно присматривался к молодому следователю и уже собрался было установить через него связи Ворона в милицейских кругах, как вдруг один доверенный человечек из числа дальнего окружения Ворона дал понять, что Шемякин продался. Хан с грустью подумал тогда, что этого и следовало ожидать. Там, где процветала группировка Ворона, следователь, впрочем, как и любой другой сотрудник правоохранительных органов, должен совсем не любить жизнь, чтобы оставаться неподкупным.
Судя по тому, что рассказывали Хвыля и Дорошин, Виктор Осипенко разыскал своего старого друга Колю Кузнецова, и тот помог ему с документами, а проще говоря – устроил так, чтобы на его, Колин, паспорт наклеили фотографию Виктора. Виктор приехал в Москву, обосновался здесь, нашел работу.
А его самого нашли люди Ворона. Это они, вне всякого сомнения, приезжали и в сызранский интернат, и в Тюменскую область к Наталье Самойловой, они искали следы Осипенко, пытались найти его самого или хотя бы его друга Кузнецова, который мог знать, где прячется Виктор. Осипенко они нашли. А Кузнецова? Скорее всего, тоже нашли, иначе откуда бы им было узнать, под какой фамилией теперь живет Виктор. Или они искали его в Москве не по фамилии, а по внешности? Ох, маловероятно. Найти в Москве человека, зная его только в лицо, возможно лишь теоретически, практически же на это потребуется много лет и масса людей. Если только счастливый случай помог бандитам, столкнулись с Виктором на улице…
Нет, все-таки они нашли Кузнецова. И Кузнецов друга сдал. Теперь Хан в этом совершенно уверен.
Почему же они начали искать Виктора? Ведь все считали, что он погиб вместе с семьей. Ну конечно! Следователь Шемякин. Он за что-то расплатился этой информацией. Может, за повышение по службе, которое ему по дружбе устроили люди Ворона? Или за кредит, за машину, за квартиру, да мало ли за что… Может быть, даже за собственную жизнь или жизнь кого-то из близких. Но так или иначе, Слава Шемякин Виктора сдал Ворону. И по срокам сходится. Информацию о том, что следователь продался, Хан получил в начале декабря прошлого года, а гонец от Ворона приезжал в Новокуйбышевск к тетке Виктора Осипенко в конце декабря, перед самым Новым годом.
– Еще раз повторите описание человека, который был у Руденской, в интернате и у Самойловой, – попросил Хан.
Дорошин потянулся к своим записям.
– Рост средний, примерно сто семьдесят пять сантиметров, волосы каштановые, коротко стриженные, на вид лет тридцати, глаза карие, губы тонкие, у правого крыла носа небольшая родинка. Голос высокий, неприятный, речь не очень грамотная.
Хан раскрыл свою папку и достал конверт с фотографиями, которые сумел раздобыть. Конечно, здесь были далеко не все люди Ворона, но это лучше, чем ничего.
– Вот он, – сказал Хан, выкладывая на широкий низкий столик один из снимков. – Востриков. Из ближайшего окружения Ворона. О нем у меня много информации, так что, если он причастен к убийству Осипенко, я вам помогу.
– А может, это он и устроил стрельбу возле театра? – спросил Игорь.
– Нет, – покачал головой Хан, – это вряд ли. За рулем мог сидеть, а стрелял точно не он. Он так не сможет.
– А кто же тогда?
– Скорее всего, вот этот, – он выложил на столик еще одну фотографию. – Отличный стрелок, человек без нервов, Ворон очень им дорожит и платит хорошие деньги. Леонид Земсков, кличка Зяма. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:21 | Сообщение # 50 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 49
– С ума сойти! – Хвыля восторженно хлопнул руками по коленям. – Я думал, так только в кино бывает. Раскрыть двойное убийство, не выходя из комнаты. Обалдеть!
– Чтобы раскрывать убийство, не выходя из комнаты, нужно много знать и годами собирать информацию, – возразил Хан. – А без предварительной работы раскрывать преступления, не выходя из комнаты, мог только Эркюль Пуаро. Работа серых клеточек – это, конечно, важно, никто не спорит, но нужно ведь что-то, что эти клеточки будут обрабатывать. Информация нужна.
– Ты прав, – вздохнул Хвыля. – Ну что ж, теперь можно ехать в Новокуйбышевск, к Руденской, в Сызрань и Заводоуковск, предъявлять фотографию Вострикова и документировать весь его путь. Я думаю, если мы начнем искать Кузнецова, то на каждом шагу будем натыкаться на следы этого деятеля с родинкой под носом.
– А зачем? – удивился Игорь. – Ну, установите вы, что он искал Кузнецова, ну докажете, что он его нашел, и что? Разве это доказывает его причастность к убийству Аллы и Виктора? По-моему, это пустая трата времени.
– Ошибаешься, – возразил Иван, – нужно будет доказывать мотив. Этот Востриков скажет, что никакого Осипенко знать не знал и в глаза никогда не видел, между ними не было неприязненных отношений, и никаких причин убивать Виктора у него нет. А мы в ответ докажем, что он его целенаправленно искал. Мы докажем, что он нашел Кузнецова и от него узнал, где и под какой фамилией искать Осипенко. Понимаешь?
– Да, об этом я не подумал, – согласился Дорошин. – Но искать Кузнецова по всей нашей стране вы запаритесь.
– Подождите, – внезапно сказал Хан, – у меня есть одна идея… Дайте мне пару дней. Возможно, я сделаю для вас еще кое-что полезное.
Игорь Дорошин
А дальше все было рутинно и неинтересно. Впрочем, наверное, я кривлю душой и просто делаю вид, что мне неинтересно, потому что мне немного обидно, что меня отодвинули в сторону, как чашку, из которой уже выпили чай. Психолог я никакой, никогда этим делом не увлекался, поэтому лезть в собственное подсознание и докапываться до причин своих мыслей и чувств не собираюсь. В любом случае в сыщики я не рвался, сыскной славы мне не надо, у меня была одна цель – защитить (по возможности, конечно) свою семью. Цель достигнута, свою задачу я с чистой совестью могу считать выполненной, а уж как там что у оперов происходило – мне в подробностях неизвестно, знаю только результат.
Подполковник Алекперов во время нашей встречи сказал, что у него есть какая-то идея, и попросил пару дней, чтобы ее не то проверить, не то реализовать. Я не очень понял. И действительно, ровно через два дня мне позвонил Хвыля и сообщил, что получил от Алекперова прелюбопытнейшую информацию. Оказывается, Николай Кузнецов был убит в начале мая где-то в Таджикистане, в городке под названием Дангара, и у местных сыщиков есть информация о том, что в этот период к Кузнецову приезжали трое русских. Один из них был с родинкой возле носа.
– Значит, они все-таки добрались до Кузнецова и вытрясли из него сведения о его друге, а потом убили, – заключил Хвыля. – Этот Алекперов – просто кладезь всего полезного, у него связи по всему ближнему зарубежью. Вот что значит начинать службу в нашей конторе еще до перестройки. Нам с тобой такая лафа не светит.
– Это точно, – поддакнул я. – И что теперь будете делать?
– Ну как что? Будем искать Вострикова и Земскова. Брать их надо, это без вопросов.
И потянулись у меня обычные будни. Хвыля больше не звонил, я исправно ходил в свой околоток, проверял, как живут мои старички и не обижают ли деток, закончил наконец составление паспорта на новый дом, нашел (совершенно случайно) парочку угнанных машин, о чем немедленно сообщил операм и за что, как водится, получил втык от старшего участкового Вальки Семенова.
– Тебе что, «палки» в отчетность не нужны? – орал Валька, – Ну сколько можно тебя воспитывать? Почему ты вечно отдаешь свои «палки» операм?
– Им нужнее, – лаконично отвечал я. – У них раскрываемость – главный показатель, а у меня – третьестепенный.
– Да хоть и третьестепенный, но это же показатель! – кипятился Семенов. – По этому показателю оценивают твою работу в целом. Думаешь, я всю жизнь буду твою задницу перед начальством прикрывать?
– Именно это я и думаю, – честно признался я. – Потому что ты, твоя жена и все твои юные родственники и их подружки всегда обеспечены бесплатными билетами на концерты «Ночных рыцарей» и всех других безрядинских групп. Это во-первых. Во-вторых, ты ко мне хорошо относишься и не отдашь на растерзание злому дяденьке начальнику. А в-третьих, скоро подойдет твоя очередь на котенка, моя Аринка вчера кричать начала.
– Да ну? – обрадовался Валька, сразу забыв о своих служебных претензиях ко мне. – Это хорошо, как раз к дочкиному дню рождения подарок получится, я ей еще летом обещал. Она как у тебя в гостях побывала, так с тех пор покоя мне не дает: хочу, говорит, такую же кошечку, как у дяди Игоря, и никакой другой мне не надо. Ты ж знаешь, я одалживаться не люблю, хотел в питомнике купить, а там цены для меня непомерные, за котенка двести пятьдесят долларов запросили. Ну куда мне такого котенка с моей-то зарплатой? Только мне девочку, ладно?
Я пообещал. Если Арина забеременеет, то мальчика я обещал подарить Алекперову, девочка пойдет жить к Семенову, а что же останется моему другу Борьке Безрядину? Хорошо, если в помете окажется пять котят, тогда Борька для своих фирменных подарков получит троих, а если меньше? Как-то неприлично получится… Ладно, доживем до весны, там видно будет.
Родители улетели в Лондон, мама звонила мне оттуда каждый день и, не жалея денег, расписывала в красках всяческие Кошмарные Ужасы: папа плохо переносит туман и сырость, он постоянно находится на грани простуды, она не спит ночами, прислушивается к его дыханию, чтобы вовремя начать лечение… Послушать мою мамулю, так может сложиться впечатление, что она вообще никогда не спит, что, однако же, не мешает ей превосходно выглядеть и иметь вполне здоровый цвет лица.
Несколько раз меня подмывало позвонить отцу и сказать, что он может больше не беспокоиться, что я вовремя подсуетился со своей версией о Кузнецове – Осипенко, быстро и грамотно провел всю необходимую работу, не дожидаясь, пока следователь возьмется за доскональную проверку любовника убитой Аллы Сороченко, и в итоге моя версия оказалась единственно правильной, убийство раскрыто, преступники обезврежены. Мне очень хотелось похвастаться. И хотелось, чтобы отец больше не считал меня непрофессиональным, тупым и никчемным. Но по здравом размышлении я понял, что мне это не очень-то и нужно. Даже не знаю почему… Мне стало казаться, что это мальчишество какое-то. Мне, в конце концов, тридцать два года, и в этом возрасте пора уже перестать что-то доказывать папе с мамой, даже если этот папа жутко знаменитый, а мама – самая любимая. Их семейный покой я защитил, как умел, а большего мне и не нужно.
Коты мои пребывают в полном здравии, кланяются вам и передают привет. Весной настанет новый этап моих зоосоциологических экспериментов: как только Арина родит, я возьму в питомнике нового котенка, ровесника Аришкиных деток. Своих (то есть Арины и Дружочка) котят всех раздам, а чужого принесу и посмотрю, что получится. Это будет парень, правда, с породой я пока не определился, но одно знаю точно: это будет не сиамский кот. Какой угодно, только не сиамский. Нельзя заменять один объект любви другим. Арамис навсегда останется для меня единственным и неповторимым.
Саша Вознесенский написал в результате не одну статью, а целых три: одна была посвящена тому, о чем он собирался писать изначально, то есть проблемам раскрытия убийств людей, причастных к бизнесу и политике; во второй он частым гребнем прошелся по нашим правоохранительным органам в целом; а в третьей совершенно неожиданно поднимал вопросы законодательного урегулирования усыновления. В этой последней статье он подробно рассказывал историю Виктора Осипенко и его тетушки и достаточно убедительно показывал, что если бы мальчика Витю в свое время разрешили усыновить, его жизнь не закончилась бы так трагически.
Все три статьи лежали у Вознесенского в столе и ждали своего часа: нужно было дождаться, когда закончится расследование двойного убийства. Саша дал мне их почитать, и я искренне посожалел, что он в основном занимается своим «Экслибрисом» и пишет о книгах. По-моему, публицист из него получился бы куда более сильный, чем литературный критик. Впрочем, возможно, я ошибаюсь, и вы имеете полное право со мной не согласиться.
Катя Кибальчич больше мне не звонила, но иногда я вижу ее по телевизору, то в социально-политических программах, то в культурных новостях. Не стану врать и говорить, что долго не мог ее забыть. Наш роман был настолько скоротечен, что было бы просто странно, если бы я долго печалился. Хотя она мне, конечно, очень нравилась. А уж как она понравилась моей маме!..
Ну вот, почти все. Осталось самое главное: задержание Вострикова и Земскова. Оно, как вы сами понимаете, происходило без моего участия и даже не в Москве. Хвыля и его коллеги-оперативники нашли этих деятелей в Оренбургской области, туда вместе с ними выехал подполковник Алекперов. О результатах я узнал, когда они вернулись. Спасибо Хвыле, все-таки счел нужным объявиться и рассказать.
– Плохо мы сработали, – самокритично заявил Иван. – Удалось взять живым только Земскова, Вострикова подстрелили. Они такую пальбу затеяли, что у нас просто выхода другого не было. Хорошо еще, что из наших никто не пострадал. Но этот Востриков, я тебе доложу, тот еще тип! Пока «Скорую» ждали, я пытался ему первую помощь оказать, он в сознании был, еще минут пятнадцать-двадцать прожил. Так ты знаешь, о чем он все эти пятнадцать последних минут твердил?
– О чем?
– О том, что вечером по телику бокс будут показывать, Рой Джонс против какого-то бразильца, и ему обязательно нужно посмотреть. А еще говорят, что перед смертью человек всю свою жизнь видит и ему высшая мудрость открывается. Фигня это все, сплошное вранье. Ничего он не видит, и ничего ему не открывается. Как был этот Востриков придурком, так придурком и помер. Нет, ну это просто в голове не укладывается: истекать кровью, понимать, что умираешь, и думать о боксе!
Вот так, друзья мои. Больше ничего интересного в моей жизни не произошло. До скорого свидания.
Как говорится, капитан Дорошин доклад закончил.
Виртуальная переписка
Море – Одалиске, 25 декабря 2004 года
Мне очень трудно писать это письмо, дорогая Одалиска, но не написать его я не имею права.
Ты, наверное, уже знаешь о том, что случилось с Константином. Так вышло, что я тоже об этом знаю. Не могу рассказывать, почему так получилось и откуда я все это знаю, просто прими как данность. Я была там, где он погиб. Это случилось у меня на глазах.
К тебе еще придут из милиции, будут терзать вопросами, будут рассказывать, как это произошло. Я не знаю, что они тебе скажут, но хочу, чтобы ты знала правду. Никакой женщины у Кости не было, он действительно был в Москве по делам, теперь я это выяснила совершенно точно. Он очень любил тебя. Когда его застрелили, он прожил еще минут пятнадцать, и последнее, что он смог сказать, были слова о тебе и о Дашеньке. Что бы там ни было, кто бы что тебе ни говорил, помни: он думал о вас до последней минуты.
Я не знаю, как и чем тебя утешить, моя Одалиска. Наверное, нет таких слов, которые могли бы принести тебе сейчас облегчение, кроме слов любви. Передаю тебе от Кости: «Я тебя люблю».
И я тебя очень люблю.
Море.
Хан
Он выключил компьютер и долго еще сидел за столом, обхватив голову руками. Несчастная девчонка, она так и не догадалась, чем занимался ее любимый Костя.
А может быть, не хотела догадываться? Есть дом, ребенок, есть машина с водителем, шубы, тряпки, цацки – все, о чем мечтала глупая молоденькая девочка из глухой провинции, насмотревшись по телевизору картинок из красивой жизни. Ей, наверное, казалось, что заработать денег на все это совсем несложно, и ни разу в ее красивую головку не закралась мысль: как же Костя при его ограниченных умственных способностях и отсутствии образования сумел это сделать? Глянешь в телевизор – а там все такие нарядные, дорого одетые, на иномарках разъезжают, на заграничных курортах отдыхают. Если все могут, то почему Костя не может? Каким способом эти деньги достаются, Танечка Вострикова не задумывалась.
Хан старался получать информацию о жизни членов группировки Ворона из всех возможных источников. Через своего человека он узнал, что жена одного из ребят Ворона, Кости Вострикова, обожает смотреть сериалы и регулярно заходит на сайт «Сериал», где активно и подолгу общается с такими же, как она, любителями длинных телевизионных историй. Вот там он ее и зацепил. Хан выступал под псевдонимом Море и выдавал себя за молодую женщину. Танечка, сама того не подозревая, сливала ему немало любопытной информации о своем благоверном и его друзьях.
А когда Хан встретился с оперативником Иваном Хвылей и участковым Игорем Дорошиным, эта информация заиграла новыми красками, и многое сразу встало на свои места. В конце декабря прошлого года Костя Востриков куда-то уехал, вернулся крайне недовольный и кому-то рассказывал по телефону, что «эта сука денег не взяла, сама живет в нищете, а от денег отказалась и выгнала его». Речь шла, несомненно, о Лидии Павловне Руденской. Потом он поехал в интернат, в Сызрань, и после возвращения с негодованием говорил о людях, отдающих своих детей в детский дом. Потом он искал Наташу Новокрещенову-Самойлову, не дождавшуюся Виктора из армии, и об этом тоже проговорился своей жене Танечке. В интернате Вострикову дали фотографию Наташи, именно ее-то в середине марта и нашла в кармане мужниного пиджака ревнивая Таня.
Костя активно искал Кузнецова, но в какой-то момент поиски пришлось прекратить. Востриков получил информацию о том, что Николай находится не на территории России, и следующую поездку нужно было готовить отдельно, искать по бандитским каналам своих людей в Таджикистане, которые помогут, наведут справки, проводят, покажут. Бедная Таня, она была уверена, что муж уезжает на майские праздники с любовницей на средиземноморский курорт. Она плохо знала географию и была уверена, что Дангара находится где-то на севере Африки, в Египте или Тунисе, а Хан давно знал, что Дангара находится в Таджикистане и является одним из мощных перевалочных пунктов транзита наркотиков. Костя уехал в Таджикистан разбираться с Кузнецовым, а когда вернулся, был сам не свой (если верить все той же Танечке), почерневший, мрачный, почти не разговаривал, но из того немногого, что он все-таки сказал в присутствии жены, была одна ценная фраза: вот живешь-живешь, веришь человеку, считаешь его своим верным другом, а он внезапно наносит тебе удар в спину. Не дословно, конечно, но что-то близкое к этому. Хан контекста фразы не знал, но саму фразу запомнил, и смысл ее стал понятен только тогда, когда с ним поделились информацией Хвыля и Дорошин. Кузнецов хоть и был единственным и давним другом Вити Осипенко, но испугался и все рассказал Вострикову и тем людям, которые были с ним вместе. Видно, его сильно били, так сильно, что измученный наркотиками организм все-таки не выдержал, и Коля умер. Судя по тому, что Востриков из этой поездки вернулся мрачным и изменившимся, он знал о смерти Кузнецова. Может быть, Коля умирал у них на глазах. Может быть, они умышленно добивали его, чтобы замести следы и не оставлять живого свидетеля. Но в любом случае Востриков не остался к смерти Кузнецова равнодушным, из чего Хан сделал вывод, что Костя, конечно, сволочь и бандит, но не убийца. Он может быть даже пособником, соучастником, но не исполнителем. Хладнокровно расстрелять Аллу Сороченко и ее водителя-охранника посреди толпы он не смог бы.
И вот Костя уезжает в Москву искать Виктора Осипенко, живущего по паспорту на имя Николая Кузнецова. Уезжает в середине мая, а в ноябре находит Виктора и принимает участие в его убийстве. Спасибо Танечке, подробно делившейся с анонимной подружкой «Море» своими семейными перипетиями, без полученной от нее информации двойное убийство раскрывали бы еще долго.
Когда Танечка начала волноваться и сомневаться в верности мужа, Хан сделал все, чтобы ее успокоить. Только ссоры в семействе Востриковых ему недоставало! Ссора обычно влечет за собой отчуждение и молчание, а молчание – это то, что ему категорически не нужно. Ему нужно, чтобы Костя хоть что-то рассказывал своей красивой, но недалекой жене. А тут еще Таня заговорила о том, чтобы забрать ребенка и вернуться к родителям. Это уж совсем ни в какие ворота не лезло. Дать ей уехать означало бы потерять источник информации. Хан из-под себя выпрыгивал, чтобы ее переубедить. Одиннадцать месяцев он делал все для того, чтобы сохранить семью Танечки и Кости, он бился за эту семью, дрался за нее отчаянно и самоотверженно, словно это была семья его родной дочери. Он ненавидел себя за это, потому что понимал: лучше бы девчонке действительно уехать от Кости, вернуться к себе домой и держаться подальше от бандитов, ни к чему хорошему это не приведет.
Так и получилось. Сейчас Таня горюет и оплакивает любимого мужа. А если бы он, Хан, с самого начала внушал ей, что нужно не прощать измену и немедленно порвать с подлым прелюбодеем, если бы ему удалось оторвать молодую женщину от Кости Вострикова и заставить ее уехать и забыть изменника, то сегодня ей не было бы так больно и она бы так не страдала. За несколько месяцев Костя превратился бы в бывшего мужа, который ее предал, и слезы бы не лились, и ее глупое сердечко не болело бы. Хан сам, своими действиями, направленными на его личный и частично служебный интерес, сделал все, чтобы сегодня Танечке Востриковой было так плохо, так тяжело, что не приведи господь.
Но ведь родным и близким Андрюхи Полякова тоже было точно так же тяжело. И тетке Виктора Осипенко, Лидии Павловне, тоже было тяжело. И родственникам его жены пришлось несладко. А каково было самому Виктору, когда вся его семья, включая маленького ребенка, погибла фактически у него на глазах? * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:22 | Сообщение # 51 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 50
Нет, Хан не мстил. Он просто хотел довести дело об убийстве Андрюхи Полякова до логического конца. Он понимал, что рано или поздно настанет момент, когда люди Ворона допустят наконец такую ошибку, при которой их ментовская «крыша» окажется бессильной. И вот тут пригодится любая информация, чтобы все они получили по заслугам. Чем больше такой информации, тем лучше. Даже если ее невозможно пришить к делу, она здорово облегчает процесс получения показаний. Это Хан знал по собственному опыту. Люди частенько теряют уверенность в себе и самообладание, когда следователь во время допроса вдруг проявляет странную и необъяснимую осведомленность о том, с кем человек парился в бане два года назад, сколько бутылок водки при этом было выпито и какого фасона купальник был надет на приглашенной девице. Как только создается впечатление, что за тобой следили уже давно и фиксировали каждый твой шаг, лгать становится все труднее и труднее.
Хан не мстил. Он всего лишь делал свое дело. Мог ли он сделать его как-то по-другому, чтобы сегодня все случилось не так, как оно случилось, чтобы глупенькая, доверчивая, ни в чем не виноватая Танечка не убивалась по погибшему мужу? Ответа он не знал.
Он открыл ящик стола, достал фотографию Андрюхи Полякова, улыбающегося, веселого, такого живого, и долго смотрел на нее.
– Вот так, Андрюха, – произнес он вслух. – Вот такие дела. Я сделал все, что мог. Прости, если что не так.
Положил фотографию на место, вынул из сейфа початую бутылку водки и сделал большой глоток прямо из горлышка. Потом снова уселся за стол и застыл, обхватив руками голову.
Он чувствовал себя виноватым перед всеми. Ему было жалко Таню. И очень горько.
* * * * *
|
| |
| |
|
МАНАХОВ net
Добро Пожаловать 
