|
Александра Маринина *Замена объекта* читать онлайн
| |
| IvMan | Дата: Четверг, 31.05.2012, 22:15 | Сообщение # 31 |
 Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 30
Я повез Вознесенского домой. Жил он на противоположном от супермаркета конце Москвы, так что времени для обсуждения ситуации у нас было более чем достаточно.
– Ну и как тебе все это нравится? – спросил я.
– Похоже на наркотики, – не раздумывая ответил журналист. – Небольшие партии, которые можно положить в обычную сумку вроде моей. Килограмма три, объем маленький, а деньги приличные. Кузнецов встречал один и тот же поезд, который приходит на Казанский вокзал из Средней Азии около одиннадцати вечера.
По фактуре объяснение было подходящим, но оно как-то не вязалось в моем представлении с личностью Николая. Спокойный, серьезный, добросовестный, сочувствующий, ни грамма спиртного за рулем – и наркодилер? Нет, как-то не так. Не вяжется.
– А если он встречал поезд в надежде увидеть кого-то? – предположил я. – Знал, что человек должен рано или поздно приехать в Москву, и приезжал встречать каждый поезд? Хотя нет, – тут же оборвал я полет собственной фантазии, – не получается. У него рабочий день ненормированный, бывало, что освобождался часов в восемь вечера, а когда и в шесть, а бывало, что его до глубокой ночи держали. В таком режиме каждый поезд не встретишь, а если встречать не каждый, то тогда вообще смысла нет. Наверное, он вообще не был завязан на прибытие поезда, потому что не мог заранее планировать свое время, это и девушки его подтвердили: он звонил им, когда освобождался, и если они могли и хотели – то встречались. Значит, у Кузнецова на вокзале были просто встречи с кем-то. Но почему именно на вокзале? И почему в одно и то же время?
– А вот это проще, – заметил Саша. – Человек, с которым он встречался, мог прийти только около одиннадцати. Может быть, он работает на вокзале до одиннадцати. Надо подъехать туда и узнать, сотрудники каких служб заканчивают работу в одиннадцать часов. Может, камера хранения, или смена носильщиков, или кассиры, уборщики, да мало ли кто. Кузнецов звонил ему, если освобождался вечером, и они договаривались о встрече.
– А почему встреча длится пятнадцать-двадцать минут? Не один раз пять минут, другой раз – час, а всегда одинаковый промежуток времени. Есть версии?
– Не знаю пока, – признался он. – Но я буду думать. Слушай, Игорь, а может, махнем сейчас на вокзал? А что? Время как раз к одиннадцати, у меня вечер свободный, у тебя тоже. Поехали? Все равно ведь по Садовому кольцу едем, давай свернем к Комсомольской площади.
Вообще-то я и сам планировал съездить на Казанский вокзал, но уж никак не в обществе журналиста Саши Вознесенского. У меня и в мыслях не было заниматься дилетантской самодеятельностью, я собирался прийти в линейный отдел и поговорить с местными операми. Представитель прессы в таких разговорах всегда лишний.
– Я завтра съезжу, – без длинных объяснений сказал я.
– Но почему? Время же есть. И все равно мы едем в том направлении.
– Саш, я буду разговаривать с операми.
– И что?
– А то, что при тебе они говорить не будут. Сам не понимаешь? Это мы к девочке из салона или из магазина можем прийти, достать одну мою ксиву, она как фотографию в форме увидит, так больше ничего читать и не станет. А в линотделе совсем другие люди сидят. Они попросят документы и у меня, и у тебя. И как ты думаешь, что они скажут, когда увидят, что один из нас – участковый, а вовсе не опер и не следователь, а другой – вообще журналист? Тебе, конечно, по фигу, а мне завтра утром на работу выходить. К этому времени мое начальство уже будет знать, что я влез в чужое дело, и намылит мне одно пикантное место. А еще об этом узнает следователь, который ведет дело об убийстве, и ему это все очень-очень не понравится. И попадет не только мне, но и Ивану Хвыле.
– Ладно, если все так серьезно, я с тобой не пойду, в машине посижу. Или в тот бар зайду, где Кузнецова девочки ждали.
– Уговорил, – вздохнул я. – Только я тебя умоляю, Саш, без ненужной инициативы, хорошо?
– Хорошо. А почему ты так уверен, что оперативники на вокзале не любят журналистов? Ты знаком с ними?
– Нет, я с ними незнаком, но журналистов не любят все среднестатистические милиционеры. Их любят только самые глупые менты и самые умные.
– Почему так? – удивился он.
– Да потому, что самые тупые просто не понимают, что вы творите, а самые умные, наоборот, очень хорошо понимают и видят, как вас можно использовать.
– И что же мы такого, позволь спросить, творим? – нахмурился Вознесенский.
– Ну, ты, может, ничего такого не делаешь, ты же все больше о литературе и искусстве пишешь, а есть такие, которые активно мешают следствию, разглашая то, о чем надо бы до поры до времени помолчать. Ты пойми, работа по раскрытию преступлений не любит гласности и чужих глаз, а у вас гласность – это профессия. Не в том же дело, что журналисты какие-то особенно плохие, нет, они замечательные ребята, просто у них и у ментов профессии несовместимые, взаимоисключаемые.
– А ты какой? Среднестатистический?
Замечательный вопрос. И как на него отвечать? Нахально заявить, что я из когорты самых умных? Или причислить себя к тупым, как это недавно сделал мой отец? Или же признаться, что я среднестатистический и не люблю журналистов? Правильно меня Светка всегда учила, надо думать, прежде чем что-то говорить, а то подставишься. Но мой язык с детства был моим врагом.
– В шахматах это называется «вилка», – засмеялся я. – Подловить меня хочешь? Или хочешь выяснить, как я к тебе отношусь? Не надейся, я не признаюсь в своей глупости и не стану настаивать на своей гениальности. Я – самый обыкновенный, среднестатистический милиционер, но благодаря тому, что около моего отца всю жизнь были журналисты, я к ним привык, узнал поближе, кое-что понял и отношусь к ним хорошо.
Уф, кажется, вывернулся. Ну, Вознесенский, с тобой не забалуешь, надо держать ухо востро.
– Вообще-то на среднестатистического ты не очень похож,– заметил Саша. – Что ты в милиции делаешь?
Я пожал плечами.
– Работаю. Что там еще можно делать?
– Ну, можно, например, дурака валять, а можно и бабки заколачивать. Если бы я не знал, кто твой отец, я бы как раз это и подумал, глядя на твою тачку и прочие мелочи. Ботиночки у тебя не форменные, а фирменные, и часы недешевые, и бумажник, между прочим, из натуральной кожи, английский.
– Разбираешься, – недобро усмехнулся я. – И дальше что?
– Работать в милиции тебе вряд ли интересно. Остается один вариант: ты там валяешь дурака.
Я не стал возражать.
– Ну ладно, пусть так. Допустим, ты прав. А почему ты думаешь, что мне работать неинтересно?
– А что, разве интересно?
– Да нет, Саша, я с тобой не спорю, просто мне любопытен ход твоих рассуждений.
– Да ход-то самый простой, – улыбнулся он. – Светлана сказала, что ты хорошо разбираешься в поэзии. Катя говорила, что у тебя музыкальное образование. Такому человеку не может быть интересно в милиции просто по определению.
– Светлана ошиблась. Я в поэзии ни черта не смыслю. С чего она это взяла?
– Она рассказывала, как ты прослушал какую-то песню и сразу сказал, что это плагиат, и назвал поэта, у которого стихи украдены. Причем поэта абсолютно малоизвестного. Я, например, такой фамилии вообще никогда не слыхал, а ведь я учился в Литинституте в поэтическом семинаре. А ты не только автора знаешь, но и оригинальные стихи наизусть прочел. Это говорит о чем-нибудь или нет?
– Говорит, – согласился я, – только совсем не о том, о чем ты подумал. Я не в поэзии разбираюсь, а в текстах для песен и романсов, это все-таки немножко другое. Раз ты учился в поэтическом семинаре, то должен понимать разницу. Я, например, хорошо знаю творчество Сумарокова, Цыганова и Кольцова и совсем почти не знаю Фета и Некрасова. Меня интересовала только та поэзия, которая годится для вокального исполнения. Знаешь, как я в детстве развлекался? Возьму толстенный том «Песни и романсы русских поэтов», выберу стихотворение, напишу к нему музыку, а потом прошу родителей сыграть мне или спеть то, что когда-то написали на эти стихи композиторы. Если они такого романса не знали, брали ноты в библиотеке Консерватории. И я сравнивал, насколько то, как я прочувствовал эти стихи, отличается от того, как их прочувствовал другой музыкант. Вот поэтому песенно-романсовую поэзию я знаю, но это отнюдь не означает, что я вообще в поэзии разбираюсь. Так что Светлана тебя дезинформировала.
– Но Катя-то сказала правду, – тут же возразил он, – ты действительно музыкой занимался.
– Ну, занимался, – неохотно подтвердил я. – В далеком сопливом детстве. Да вон сколько детей ходят в музыкальные школы, а сколько из них становятся музыкантами? Единицы.
– Как же ты оказался в милиции?
– От армии спасался. А потом как-то втянулся. Зачем менять свою жизнь, если все устраивает? К чему ума искать и ездить так далёко, как писал бессмертный Грибоедов.
Я врал нагло и почти вдохновенно. Никакая армия мне не грозила, с моей оконченной на одни пятерки музыкальной школой по трем специальностям (кроме скрипки и гитары, я экстерном сдал экзамен по классу фортепиано, чтобы мамины усилия по моему обучению не пропали даром) и многочисленными юношескими опусами в разных жанрах камерной музыки я легко мог поступить и в Консерваторию, и в Гнесинку. Даже если бы моих собственных способностей к музыке оказалось для этого недостаточно, в запасе оставалась тяжелая артиллерия в лице родителей. Уж как-нибудь да поступил бы.
Несмотря на относительно поздний час, машин на дорогах было много, и добирались мы из Выхина, где снимал квартиру Кузнецов и где, соответственно, работала кассирша Ниночка, довольно долго. Наконец свернули на Каланчевку и подъехали к вокзалу.
– Ну что, посидишь в машине или в бар пойдешь? – спросил я, выключая двигатель.
– Пойду посмотрю своими глазами, что это за бар. Мало ли, пригодится, когда буду статью писать.
Я проводил Сашу до бара и отправился к коллегам. Не зря же говорят, что жизнь устроена по полосочному принципу: то повезет, то не повезет. На месте убийства мне не повезло, Хвыля отнесся ко мне более чем критически, а следователь – более чем недружелюбно, зато в линейном отделе внутренних дел на Казанском вокзале меня встретили приветливо и выразили полную готовность помочь, даже не спрашивая , с какого это перепугу к ним заявился участковый, а не кто-нибудь посолиднее.
– Так я знаю этого типа, – тут же заявил молоденький оперативник по имени Юра, разглядывая фотографию Кузнецова, которую я ему показал. – Мы его отрабатывали. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Четверг, 31.05.2012, 23:56 | Сообщение # 32 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 31
Вот тебе и раз!
– На какой предмет?
– У нас тут южное направление, наркотрафик, сам понимаешь. Так что к некоторым поездам внимание особое. И вот мы заметили, что этот парень то и дело приходит к ташкентскому поезду, что-то с проводниками передает.
Значит, не встречает, а провожает. Ну конечно! Именно поэтому Кузнецов отсутствовал каждый раз примерно одно и то же время, то есть ровно столько, сколько нужно, чтобы дойти от бара до платформы, пройти вдоль состава, найти знакомого проводника, отдать передачу и вернуться в бар. Пятнадцать-двадцать минут. Все точно.
– Мы сперва фигуранта трогать не стали, поработали с проводником, она и сказала, что он передает конверт с деньгами какой-то дальней родственнице, которая живет по маршруту движения поезда. Ну, мы, само собой, проверили, она конверт показала, мы его вскрыли. Действительно, деньги. И никаких записок, только адрес на конверте и имя той родственницы. Так что в части наркотиков он чист.
– Когда отходит ташкентский поезд?
– В двадцать три шестнадцать. Вот как раз только что ушел.
Ах ты, черт! Чуть-чуть не повезло, а то мог бы и проводницу найти. Впрочем, может быть, я зря отчаиваюсь, Юра-то производит впечатление мальчика добросовестного и дотошного, наверняка у него в материалах есть то, что мне нужно.
– Ты не помнишь, в каком городе живет родственница Кузнецова?
– Сейчас посмотрю.
Он загремел связкой ключей и полез в сейф. Копался Юра так долго, что я усомнился в своей первоначальной оценке. Может, он и дотошный, но в бумагах у него такой же бардак, как и у меня. Наконец он достал толстый блокнот. Ну, понятно, материалы из оперативного дела он мне показывать не может, а вот свои собственные рабочие записи – запросто.
– Значит, так. Фамилия проводника – Краско Ольга Ивановна. Деньги она возила Руденской Лидии Павловне в город Новокуйбышевск. Адресочек Руденской есть. Будешь записывать?
– А как же, – кивнул я, доставая собственный блокнот, точно такой же, как у Юры, только обложка другого цвета.
Мы одновременно глянули на свои рабочие талмуды и дружно рассмеялись. Я записал адрес и задал следующий вопрос:
– Краско с сегодняшним составом уехала?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – развел руками Юра. – Бригада ташкентская, Краско не москвичка. Что, хочешь с ней поговорить? На мои сведения не надеешься?
– Не в этом дело. Если она возила конверты Руденской в Новокуйбышевск, то как она их передавала? Не почтой же конверт с деньгами отправлять. Значит, Руденская приходила на вокзал к прибытию поезда. Хочу узнать, что это за женщина.
– Зачем? – нахмурился Юра. – Вы ее, что ли, разрабатываете, а не Кузнецова?
– Да нет же. Кузнецов убит, причина не ясна, нужно искать его знакомых, по документам он детдомовский, и никто даже не знал, что у него в Новокуйбышевске родственница есть. Если он ей деньги регулярно посылал, то, может, она что-то о нем знает, ну, о его прошлом, о давних делах, о врагах его и все такое. Прежде чем к ней соваться, нужно же понимать, с кем будешь иметь дело, стратегию выработать.
– Ну-ну, – вздохнул почему-то Юра, – можешь, конечно, и Ольгу Ивановну Краско дожидаться, а можешь и у меня спросить, потому как мы этим вопросом тоже интересовались.
Мне стало неловко. И почему я решил, что Юра глупее меня? Только потому, что он существенно моложе? Дурак я набитый.
– Извини, – искренне произнес я. – Я был уверен, что вам такие сведения не нужны,
– Как же не нужны? А мало ли как дело обернется, и выяснится, что с этими конвертами не все ладно? Нужно будет опрашивать и Кузнецова, и родственницу его, стыковать показания, ловить на противоречиях. Вот мы и запаслись на всякий случай. Короче, со слов Краско, Кузнецов сказал ей, что Руденская – пожилая и не очень здоровая женщина и гонять ее на вокзал ему не хочется, поэтому он давал проводнице дополнительно немного денег, чтобы она в Новокуйбышевске спроворила какую-нибудь вокзальную тетку поприличнее, заплатила ей и попросила отвезти конверт в адрес. Краско ездит этим маршрутом уже много лет, на каждой станции у нее есть знакомые торговки и кассирши, так что просьбу Кузнецова ей выполнить было легче легкого. В Новокуйбышевске она передавала конверт одной и той же бабульке, которая исправно доставляла его Руденской за… – он полистал блокнот, нашел нужную запись, – за сто рублей.
– А почему Кузнецов отправлял деньги с оказией, а не почтовым переводом, Краско не знает?
– Нет. Мы ее спрашивали, она не знает.
– А самого Кузнецова не спрашивали?
– Конечно. Он сказал, что родственница у него очень старая и больная и за деньгами ни на почту, ни на вокзал ходить не может. Мы его сразу же отпустили. А что? Криминала-то никакого, деньги передавать не запрещено. Краско их через границу не перевозила, только в пределах территории России. Там ведь даже письма не было. В конверте только деньги, на конверте – адрес, а на словах, мол, передайте Лидии Павловне, что это от Коли Кузнецова. Вот у меня так и записано: «Со слов гр-ки Краско О.И., мужчину зовут Николаем Кузнецовым, в конверте содержатся деньги, которые он отправляет для своей дальней родственницы Руденской Л.П., проживающей по адресу: г. Новокуйбышевск, Самарская область, улица…» и так далее.
Н-да, похоже, наш убитый охранник-водитель не любил не только разговаривать, но и писать. Не дружил он ни с устным словом, ни с письменным.
– По месту регистрации Руденскую пробивали?
– А как же. Именно по этому адресу именно она и проживает, и действительно немолодая и не очень здоровая.
– И последний вопрос: откуда Краско может знать точно, что вокзальная бабулька доставляет деньги в адрес, а не кладет себе в карман? Она не говорила?
– Ну, вот уж этим мы совсем не интересовались. Но ты сам рассуди, капитан, разве стал бы Кузнецов столько времени отправлять деньги с одной и той же проводницей, если бы передачка не доходила до адресата? Да стоило ему хоть раз узнать, что Руденская денег не получила, он бы эту Краско одним пальцем придавил. Он же здоровенный был, сильный, молодой, с таким шутки плохи. Я так думаю, Руденская каждый раз, как деньги получала, тут же ему звонила и благодарила, так что он точно знал, что все в порядке, люди надежные, никто его не обманывает.
Я от души поблагодарил оперативника Юру, который по молодости лет охотно делился информацией, чего сыщики постарше никогда не делают. А может быть, ему просто было скучно и хотелось с кем-нибудь поговорить, и я удачно подвернулся.
Все бы ничего, но я никак не мог найти объяснение тому факту, что Николай Кузнецов упорно не хотел пользоваться услугами почты и посылал деньги с проводником. Объяснения насчет немощи и болезни меня не устраивали. Может, до вокзала этой Руденской и впрямь далеко добираться, но уж почта-то наверняка рядом. А если она так немощна, что и до почты дойти не может, то, значит, должен быть кто-то, кто помогает ей по хозяйству и ходит в магазин. Так что получить перевод в любом случае можно. Нет, я все понимаю, бывают ситуации, когда оказия лучше почты, например, если деньги нужно передать срочно. По почте-то они будут бог знает сколько времени идти, а если передать с проводником – их получат совсем скоро, уже завтра, а то и через несколько часов. Но для таких случаев существуют телеграфные переводы, деньги приходят в течение суток, как телеграммы. Правда, за телеграфный перевод берут большую комиссию. Может, Кузнецов экономил? Все может быть.
И потом, он отправлял деньги систематически, примерно раз в месяц, накопит – пошлет, накопит – пошлет. Или даже не так: получал зарплату, сразу откладывал сумму для родственницы и посылал. Тут срочностью и неотложностью как-то не пахнет, скорее похоже на постоянную материальную поддержку. Значит, родственница не такая уж дальняя, то есть она может быть дальней по крови, но близкой по душе, и Кузнецов ее любил и заботился о ней. Но тогда почему никто о ней не знает, ни сотрудники Анташева, ни подружки Николая? Неужели он до такой степени был скрытен и неразговорчив? Фантастика!
Уж не знаю, сколько чашек кофе выпил Саша Вознесенский, ожидая меня в вокзальном баре, но сигарет он за это время выкурил, судя по пепельнице, не меньше десятка. Совсем здоровье не бережет.
– Садись, рассказывай. – Он снял со стула свою сумку, освобождая для меня место.
Я отрицательно покачал головой.
– Нет, поехали, по дороге расскажу, поздно уже.
Всю дорогу до Сашиного дома на «Щукинской» мы обсуждали странности Николая Кузнецова в части отправки денег в город Новокуйбышевск. Какие только версии мы не выдвигали, каких предположений не понастроили! Вплоть до наличия у Кузнецова внебрачного ребенка, который воспитывается не матерью, а пожилой родственницей то ли Колиной, то ли матери этого ребенка. В общем, это было весьма и весьма похоже на правду, потому что объясняло сразу два факта: систематичность отправки матпомощи и молчание о том, что у него есть любимая родственница. Никакая она не любимая, а может, даже и не его, а той женщины, которая родила от него ребенка.
Была еще версия шантажа. Некая Руденская Лидия Павловна шантажировала Николая и регулярно требовала финансовых вливаний в свой карман. Версия была хороша тем, что указывала на наличие в жизни охранника-водителя какой-то тайны, которая, вполне вероятно, и привела в конце концов к убийству.
Были и другие гипотезы, менее интересные, но ни одна из них так и не дала ответа на вопрос о том, почему же все-таки проводник и поезд, а не почта и телеграф.
– Ты как насчет съездить в Новокуйбышевск? – спросил я журналиста.
– Запросто. Ты меня одного хочешь отправить?
– Ни за что. Одно дело, если там живет милая старушка, которой Коля Кузнецов помогал исключительно из родственной любви. Тут ты и один справишься. А если там шантаж? Если там темная история, и сидит в городе Новокуйбышевске не милая старушка, а старая карга? Или, что еще хуже, она сидит там за «болванчика», то есть является владельцем адреса, на который Коля слал деньги, не более того. А сами деньги предназначены совсем другим людям, серьезным и очень недобрым. Ты попадешь как кур в ощип, и тебя потом долго-долго не смогут найти, даже с собаками. Поедем вместе, только мне нужно с работой прокрутиться. Если лететь самолетом, то можно обернуться за один день, так что поедем либо в выходные, либо будем ждать, пока я смогу отпроситься за свой счет. Кстати, – я оживился, потому что мне в голову пришла занятная мысль, – если Руденская просто владелица адреса, то это может объяснять, почему Кузнецов не пользовался почтой. Ему так шантажисты велели.
– А смысл в чем? – не понял Саша.
– Вот смотри: они не дают ему своего адреса, что вполне естественно. Адрес они дают совершенно посторонний. Живет там милая одинокая бабулечка, которая не прочь подзаработать, оказывая внешне вполне невинную услугу. Ну трудно ли? Конверт получил – конверт отдал, вот и все хлопоты. Теперь представь себе, что эта бабулечка начинает каждый месяц ходить на почту, как на работу, и получать там переводы, несопоставимые с размером пенсии. Новокуйбышевск город, конечно, не маленький, но и не Москва, и девочки на почте всех постоянных получателей переводов быстро запоминают. А ну как разговоры пойдут, что, дескать, бабка Руденская из Москвы деньги получает каждый месяц, а ну как эти разговоры до милиции дойдут, а там вдруг да заинтересуются, потому как милиционерам давно известно, что у старушки Лидии Павловны сосед, или сынок, или внучок, или племянничек двадцатипятиюродный – трижды судимый уголовник. Или еще как-нибудь закрутится, вариантов масса, и риск велик.
– Резонно. А если вокзальная тетка проболтается? Начнет рассказывать направо и налево, что регулярно носит Руденской конвертики с ташкентского поезда? Тогда как?
В сообразительности Саше Вознесенскому не откажешь. Действительно, как? А очень просто. Если за этими деньгами стоит какое-то вымогательство или еще что-нибудь зловредное и если у плохих людей достало ума подставить бабку Руденскую вместо себя, то наверняка они догадаются поработать и с вокзальной теткой. Прижать ее в темном уголке и доходчиво объяснить, чтобы молчала, потому как ежели начнет рот открывать где не положено, то мало того, что приработка лишится, но еще и неприятностей себе наживет. Вот так примерно.
Но очень сложно… Очень все сложно получается. И ради чего? Ради миллиона долларов или хотя бы ради ста тысяч, которые по меркам города Новокуйбышевска являются колоссальной суммой? Нет, ради ежемесячных двухсот долларов. Смешно. Примерно так же, как участковый в смокинге. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Четверг, 31.05.2012, 23:57 | Сообщение # 33 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 32
Надо ехать в Новокуйбышевск и выяснять все на месте.
Хан
Много лет назад, когда они в школе проходили Крестовые походы и религиозные войны, Хан спросил отца:
– Папа, а ты мусульманин?
– Нет, – удивился Керим Джангирович.
– А кто же ты?
– Я атеист. Но если бы меня воспитывали в религии, то я, конечно, был бы мусульманином, потому что мои родители, твои дедушка и бабушка, – азербайджанцы.
– А мама кто?
– Наша мама тоже атеистка, – засмеялся отец. – Ты хочешь знать, кем она могла бы быть, если бы верила в бога?
– Ну да, – кивнул мальчик.
– Давай подумаем. Наша мама родилась в Москве, но ее родители жили на Западной Украине, там очень много католиков, но и православных много, так что пятьдесят на пятьдесят. Она могла бы быть католичкой, а могла бы исповедовать православие. В любом случае она была бы христианкой. Почему тебя это интересует?
– Хочу понять, какая религия лучше. Пап, а что лучше: христианство, иудаизм или мусульманство?
Керим Джангирович посмотрел на сына с удивлением, но и с одобрением.
– А вот скажи мне, какой цвет лучше, красный или желтый?
– Ну… – Хан задумался. – Наверное, красный.
– Почему?
– Он мне больше нравится. Представляешь, красная спортивная машина, «Феррари» или «Порше»…
– Сынок, – перебил его отец, – ты подменяешь понятия. Я ведь не спросил, машина какого цвета тебе больше нравится, я спросил: какой цвет лучше. Просто цвет, сам по себе, безотносительно к машине и к твоим личным вкусам. Не торопись, если у тебя нет готового ответа – подумай немного. Когда надумаешь – скажешь.
Хан думал минут тридцать. Ходил по квартире, листал многочисленные альбомы по искусству, рассматривал висящую в шкафу одежду. Ему очень нравилась мамина бирюзовая блузка, и он подумал было, что бирюзовый цвет – самый лучший, он так радует глаз, от него на душе становится как-то празднично. Но, с другой стороны, вот висит папин костюм, и если бы он оказался таким же бирюзовым, как мамина блузка, это выглядело бы нелепо. Папин костюм – темно-серый, и это совершенно замечательный цвет. Или вот в альбоме репродукция «Подсолнухов» Ван-Гога, желтый цвет такой красивый, такой солнечный, а хотел бы он, Хан, чтобы его комната была оклеена обоями такого цвета? Нет, не хотел бы. И темно-серых обоев он не хотел бы, слишком мрачно. Он снова поглядел на мамину блузку, представил себе комнату с ярко-бирюзовыми стенами и подумал, что через три дня сошел бы с ума. Так какой же цвет лучше, а какой хуже? Как их сравнивать, по какому критерию? Один цвет лучше для женской блузки, другой больше подходит для мужского костюма… Головоломка какая-то. Как ни напрягал Хан мозги, ответа на вопрос он так и не нашел и понял, что отец его «развел», что его вопрос был очередной проверкой на сообразительность. Тестом.
– Папа, я думаю, красный ничем не лучше и не хуже желтого, – заявил он. – Красный – это красный, а желтый – это желтый. Просто они разные.
– Умница, – Керим Джангирович просиял радостной улыбкой. – Ты совершенно прав, сынок. А теперь вспомни, что ты спрашивал насчет религий, и считай, что ответ ты получил. Ни одна религия не лучше и не хуже другой, просто они все разные.
В тот раз обсуждение темы «лучше – хуже» на этом и закончилось. Но отец и сын к ней вернулись, когда Оксана ушла к Аркадию.
– Неужели он настолько лучше меня, что можно было забыть все те годы, которые мы были вместе? – глотая слезы, твердил Хан. – Ведь десять лет, пап, десять лет! Мы никогда не расставались, только на время летних каникул, и то не всегда. Или ты, или Ксанкины предки старались достать по две путевки в лагерь, чтобы мы ехали вместе. Ну что, что в нем есть такого, чем он лучше?
– Сынок, – грустно вздыхал отец, – Аркаша не лучше тебя, а ты не хуже его. Просто ты – это ты, а он – это он. Вы – разные. Ты – такой, он – другой. Десять лет Ксаночке нужен был ты, теперь ей нужен он. Это нормально, как ни печально это признавать, но это совершенно нормально. Сначала каждому человеку бывают нужны родители, он без них не может обойтись, скучает, когда они уезжают, тоскует, рвется к ним, он жить без папы и мамы не может. Потом у него появляется лучший друг, самый близкий, самый доверенный, с которым можно играть и секретничать, и, когда встает вопрос, побыть дома с родителями или бежать играть с товарищем, он отдает предпочтение товарищу или подружке, если речь идет о девочке. Разве наши родители стали от этого хуже? Нет, конечно. Просто в тот момент жизни нам нужнее и важнее дружба и совместные секреты. А потом приходит любовь, и самый лучший и верный друг вынужден отступить, потому что для человека в тот момент потребность общаться с любимым гораздо важнее и сильнее. Важнее и друзей, и родителей. И что же, разве друг стал от этого хуже?
– Ты хочешь сказать, что я для Ксанки просто друг, а Аркашка – любимый человек? – хмурился Хан.
– Нет, сынок, я хочу сказать совсем другое. В каждый момент своей жизни люди делают только то, в чем у них есть душевная потребность. Это только иллюзия, что люди часто делают то, чего они делать не хотят. Это неправда. Знаешь, есть такая поговорка: человек платит только за то, за что хочет заплатить. Невозможно заставить человека платить за то, что ему не нужно. Это очень глубокая мысль, не суди о ней поверхностно. Вот тебе самый простой пример: ты садишься в автобус, и у тебя есть выбор, платить за проезд или не платить. Ты что сделаешь?
– Заплачу, – буркнул Хан.
– Почему? Ты сознательно хочешь, чтобы в городской казне было на пять копеек больше? Зачем платить, если можно не платить?
– Ну да, не заплатишь, а потом контролер поймает и начнет поносить на весь автобус. Или вытащит на улицу и в милицию потащит, там тоже мозги прочищать начнут, в школу сообщат, тебе на работу. Столько головной боли из-за несчастных пяти копеек. Проще заплатить и ехать спокойно.
– Правильно, сынок, – одобрительно кивнул Керим Джангирович. – Ты в данном случае платишь не за проезд, а за свое душевное спокойствие. Ты не хочешь прилюдного скандала, ты не хочешь, чтобы на тебя показывали пальцем, да и на меня тоже. Вот за это ты и платишь. Потому что у тебя есть определенная психологическая потребность выглядеть достойно в глазах окружающих и не привлекать негативно окрашенного внимания к себе. У тебя есть еще одна потребность: не быть причиной моих неприятностей и отрицательных эмоций. Понимаешь меня? Это не слишком сложно?
– Нормально. Я понимаю, что ты хочешь сказать. То есть те люди, которые не платят, – им просто наплевать, что их будут чихвостить на весь автобус. У них нет такой потребности – и они за нее не платят, да?
– Ну конечно. Ты у меня умница, – улыбнулся отец.
– А к Ксанке это какое имеет отношение?
– А вот послушай. Психологических потребностей у человека очень много, они все разные. Одни появляются и остаются на долгие годы, другие возникают и через какое-то время исчезают, иногда через длительное время, а иногда и через короткое. По-разному случается. Но одно остается неизменным: когда у человека появляется какая-нибудь потребность, он ищет способ ее удовлетворить. Если он голоден – он ищет еду. Если он хочет спать – ищет место, где можно прилечь. Если потребность не физиологическая, а психологическая, или, если хочешь, душевная, он ищет способ ее реализовать. Например, ищет какое-то занятие, которое этому способствует, или старается быть рядом с человеком, в обществе которого потребность реализуется. Понимаешь?
– Теоретически – да, но как же Ксанка… Не понимаю, какая связь.
– Помнишь, ты рассказывал мне про свою одноклассницу, которая бегала за мальчиком на два класса старше? Кажется, ее звали не то Зина, не то Зоя.
– Зося. Зоська Кучменева. Над ней все ржали, а она бегала за ним и бегала, чего только не делала, чтобы он обратил на нее внимание.
– Ну и как, обратил?
– Обратил. Они даже гуляли месяца два, наверное.
– А потом что случилось?
– Представляешь, она сама его бросила. Все так удивлялись! Столько сил положила, чтобы он с ней гулял, а когда все получилось – бросила. Это же был самый клевый парень во всей школе, мастер спорта, на международные соревнования ездил. Все девчонки по нему сохли.
– Насколько я помню, ты говорил, что эта Зося участвовала в какой-то олимпиаде и даже какое-то место завоевала, – заметил отец.
– Ну да, по физике. Республиканская олимпиада. Она первое место заняла. Шуму тогда было на всю школу, ее портрет на Доску почета повесили и начали носиться с ней как с писаной торбой. В комитет комсомола сразу выбрали и все такое. И что?
– А ничего. Когда она своего спортсмена-то бросила, до олимпиады или после?
– После. Практически сразу. Мы все тогда говорили, что Зоська совсем зазналась, что у нее от успехов крышу снесло. Как стала первой по физике, так и старые друзья стали не нужны.
– А вот здесь ошибка, – Керим Джангирович поднял указательный палец. – Вы подменяете понятия. Смотри, что произошло на самом деле. Ваша Зося была неприметной серой мышкой, любила свою физику, много занималась, и никто на нее внимания не обращал. А ей хотелось внимания. Ей хотелось быть на виду. Любыми путями, любым способом, но на виду. Чтобы ее все знали, чтобы ей вслед оборачивались. Вот такая у нее была психологическая потребность в тот момент. Почему такая потребность появилась – это другой вопрос, и дело сейчас не в этом. Дело в том, что она выбрала свой путь решения проблемы: стать подругой самого заметного мальчика в школе, и это автоматически приведет к тому, что ее тоже станут замечать, о ней станут говорить, на нее будут смотреть. Конечно, она делала это несознательно. Она добилась своего, начала встречаться с тем спортсменом и была совершенно счастлива, потому что немедленно попала в центр всеобщего внимания. А тут случилась олимпиада, и Зося занимает на ней первое место. Ты сам говоришь: с ней стали носиться как с писаной торбой. Все, Ханлар, ее цель достигнута, ее все знают, о ней все говорят. Так зачем ей этот мальчик? Для чего он ей нужен?
– Да ты что, пап, – возмутился Хан, – она же его любила.
– А вот и нет, сынок. Она никогда его не любила. Ей было с ним скучно, ей не о чем было с ним разговаривать, потому что, кроме своих тренировок и соревнований, он ничего не знал, а она прилежно училась, много читала, и круг интересов у нее был куда шире. Но он давал ей то, что ей было нужно, и в этом смысле она его, конечно, любила, как ты, например, любишь свою теплую куртку, потому что тебе в ней удобно и она не дает тебе замерзнуть. Однако же, когда наступает лето, ты прячешь ее в шкаф, она становится не нужна, потому что исчезает потребность в тепле, которую ты при помощи этой куртки удовлетворяешь. Зося завоевала первое место, привлекла к себе внимание, и ей больше не нужно было встречаться со скучным и малообразованным мальчиком-спортсменом.
– Пап, ты так рассуждаешь… – растерялся Хан. – Люди же не вещи.
– Сынок, ты же понимаешь, что я утрирую. Я просто привожу примеры, чтобы моя мысль была более понятной. Кстати, а где сейчас эта Зося? Она собирается поступать в институт? * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:01 | Сообщение # 34 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 33
– Конечно. У нас все собираются, кто-то на вечернее, но в основном все на дневное отделение документы подавать будут.
– А мальчик у нее есть сейчас? Она с кем-нибудь встречается?
– Есть какой-то заумный очкарик из физматшколы. Я сам его не видел, но Ксанка видела как-то их вместе, говорит, что он страшнее атомной войны. Особенно по сравнению с нашим спортсменом.
– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно произнес отец. – Сначала у Зоей была потребность оказаться замеченной, и поэтому ей было хорошо рядом со спортсменом, школьной знаменитостью. Она была счастлива рядом с ним, совершенно искренне счастлива, потому что, когда человек удовлетворяет свою душевную потребность, ему хорошо. Теперь у нее другая потребность, и эта потребность удовлетворяется общением с заумным очкариком из физматшколы. Спортсмен не хуже очкарика, а очкарик не лучше спортсмена. Просто одна потребность ушла, другая появилась. Понимаешь?
– Пап, а это не очень цинично? – осторожно спросил Хан. – Все-таки любовь – это чувство… ну, не знаю. Про любовь не принято так говорить.
– Вот как? – вскинул густые брови Керим Джангирович. – И что циничного ты видишь в моих словах?
– Получается, что ты живешь с мамой и удовлетворяешь какую-то свою потребность? Ты используешь маму, что ли?
– Конечно, – улыбнулся он. – У меня есть потребность чувствовать, что человек, которого я люблю, счастлив, что у него все хорошо. Я делаю все для того, чтобы мама была счастлива, чтобы жизнь ее радовала или по крайней мере не огорчала. Как только я пойму, что больше не могу делать ее счастливой, что ей плохо рядом со мной, моя потребность перестанет удовлетворяться, и наш брак распадется. Но об этом ты можешь пока не беспокоиться. Потому что мама точно так же использует меня. Для нее важно чувствовать, что рядом есть человек, для которого главный смысл жизни – это ее счастье, который об этом заботится денно и нощно. Так что у нас с твоей мамой полная гармония в отношениях.
Вот это Хан понял не очень хорошо, а если честно – то не понял совсем, но не стал застревать. Для него важным сейчас было одно: почему Оксана бросила его и ушла к Аркадию и можно ли сделать так, чтобы все вернулось.
– А как же с Ксанкой, пап? – жалобно спросил он.
– Ну а что Ксана… У нее появились какие-то новые потребности, которые общением с тобой уже не удовлетворяются. Это нормально. Девочка растет, развивается, меняется. Тебе тоже в детстве нравилось читать сказки, потом приключения, потом серьезные книги про войну. И фильмы ты уже другие смотришь, не те, что в пять лет, и разговоры с друзьями другие ведешь. Ты тоже развиваешься и меняешься. Ты вспомни, в первом классе ты дружил с Валериком из соседнего дома, а в третьем у тебя был уже Шурик, а с шестого класса – Аркаша Гашин. Разве Валерик плохой парень?
– Хороший, – согласился Хан.
– Так что ж ты с ним дружить перестал?
– Ну… как-то… не знаю даже. Так сложилось.
– Вот именно, – строго произнес отец. – И Шурик – хороший парень. А ведь ты и с ним дружить перестал. Меняются потребности – меняются и люди, в обществе которых эти потребности удовлетворяются. Люди не становятся лучше или хуже, просто внутренний мир человека очень динамичен, он не стоит на месте, он постоянно меняется, соответственно меняются желания, цели, установки, ценности, потребности. Ты понимаешь меня, сын? Если Ксаночке сегодня хорошо с Аркашей Гашиным, это вовсе не означает, что Аркаша лучше тебя. Просто он – другой. Он не похож на тебя, он не такой, как ты, и ей сегодня именно это и нужно. Если ты ее любишь – радуйся, что ей хорошо, что она нашла человека, рядом с которым чувствует себя счастливой. Ведь если ей чего-то не хватало рядом с тобой, значит, она не была в полной мере счастлива.
Этот разговор в разных вариациях повторялся почти ежедневно на протяжении двух месяцев, которые понадобились Хану, чтобы прийти в себя от нанесенного Оксаной и Аркадием удара. В это время он сдавал экзамены на юрфак и страшно удивился, когда оказалось, что он поступил. Он добросовестно зубрил историю, готовился к сочинению, упражнялся в устном английском и совершенно ничего не помнил. Ни как готовился, ни как сдавал. Все потонуло в вязком тумане постоянной душевной боли.
В сентябре начались занятия, Хан попал в новую среду, и ему стало легче. Те разговоры с отцом он вспоминал еще долго, пытался разобраться в себе и в жизни, что-то у него получалось лучше, что-то хуже, что-то не получалось совсем. Уже став совсем взрослым, он порой снова мысленно возвращался к тому, что говорил ему, семнадцатилетнему, Керим Джангирович, и удивлялся: неужели отец, объясняя ему такие сложные и нетривиальные вещи, надеялся, что сын его поймет? Хану было двадцать три года, когда отца не стало, и он тогда подумал, что Керим Джангирович, наверное, предчувствовал скорый уход и торопился сказать сыну все, что считал важным, что выстрадал сам, на собственных ошибках. Лучше сказать раньше, чем не успеть сказать вообще. И пусть парень пока не поймет, но он запомнит, а поймет потом, когда повзрослеет. «Поэтому он и говорил со мной тогда об этом так часто и так подолгу, все старался объяснить подоходчивее, не жалел времени, хотя был очень занят. Он боялся, что если будет ждать, пока я наберусь ума, то опоздает», – думал Хан.
Хан никогда особенно не интересовался психологией, и ему трудно было вникнуть в суть рассуждений о психологических потребностях и путях их удовлетворения. Он принял отцовские тезисы как данность. Да, он их не очень-то понимал, но они многое объясняли. То есть теория работала, хоть и не была понятной. В конце концов, совсем не обязательно знать, как работают часы, чтобы узнавать по ним время.
Зато другую вещь, вынесенную из тех разговоров, он понял очень хорошо: нет понятий «лучший» и «худший», есть понятие «другой». И еще есть понятия «нравится» и «не нравится», которые многие люди путают с понятиями «лучший» и «худший». Нет хороших фильмов и плохих книг, нет хороших поступков и плохих людей, есть то, что соответствует чьему-то вкусу и устраивает, и то, что вкусу не соответствует или не устраивает. И не нужно подменять одно другим.
Многие годы это понимание здорово облегчало Хану жизнь. И только в последние три месяца перестало спасать. Нет, он, наученный отцом, не думал, что Аркадий в чем-то лучше его, он понимал, что если Оксана уйдет, это вовсе не будет означать, что он, Ханлар Алекперов, чем-то плох. Он просто боялся, что она уйдет. Он не хотел жить без нее. Хан был уверен, что не сможет дышать, что умрет, если рядом не будет Оксаны. Строго говоря, то, что он испытывал, нельзя было назвать ревностью в чистом виде. Скорее это был животный страх. Страх за собственную жизнь, которая мгновенно оборвется, если из нее исчезнет жена.
Он совершенно запустил служебные дела, хотя пока этого никто не заметил.
Хорошо, что у него был солидный задел, огромные запасы информации, о существовании которой никто не знал, и теперь он выезжал на этом заделе, выдавая все новые и новые порции сведений, якобы собранных и проанализированных в последнее время, чуть ли не вчера или даже прямо сегодня. На самом деле сведения были получены несколько месяцев назад, и анализ был сделан раньше.
Было у него и еще одно дело, его личное, почти частное. Группировка Лебедева по кличке Ворон. Логичнее было бы с такой фамилией иметь погоняло Лебедь, но лебедь – птица белая, нежная и аристократичная. Наглый, жадный и жестокий бандит предпочел именоваться Вороном. К Ворону и его бригаде у подполковника Алекперова был свой счет. Но даже этим делом он в последние три месяца почти не занимался, делал только самое необходимое, но глубоко не копал и пристально не отслеживал.
Виртуальная переписка
Одалиска – Морю, 1 мая 2004 года
Костя только что приехал, УРА!!! Пошел в душ, а я кинулась к компьютеру поделиться с тобой радостью. Сейчас совсем рано, день только начался, так что можно считать, что мы будем вместе все праздники. Правда, здорово?
Хотя ты, конечно, этого не прочитаешь сегодня… Ладно. Люблю, целую, обожаю.
О.
Одалиска – Морю, 1 мая 2004 года
Моречко, Костя поел и лег спать, говорит, что всю ночь не спал в дороге, а я села писать тебе письмо. Знаю, что не прочтешь, что уехала за город к родителям, но мне больше не с кем поделиться, а делиться с тобой каждым соображением уже вошло в привычку.
Первый восторг быстро улетучился, и снова одолели мысли, которые ты называешь неправильными. Костя приехал загорелый, даже не столько загорелый, сколько сгоревший. Я зашла в ванную, когда он мылся, и увидела, что у него плечи и спина облезают. И нос облупился. Видно, он был на каком-то уж очень солнечном юге.
И настроение у него еще хуже, чем у меня. Ты представляешь? Лицо прямо почернело, мрачный, весь какой-то перевернутый, слова цедит еле-еле, разговаривать не хочет, даже Дашку на руки не взял. Черт-те что, одним словом. Совершенно ясно, что он со своей бабой поссорился и уехал с курорта раньше времени. Видно, они здорово поцапались, всерьёз, потому что зимой, когда она деньги не взяла и выставила его из квартиры, он был не такой злой. Расстроенный – это да, но не такой, как сейчас. Сейчас на него просто смотреть страшно. Я даже подходить к нему боюсь. Неужели в таком настроении нам придется просидеть дома все праздники? Вот ужас-то! А я, дура, радовалась, когда он приехал! Лучше бы он вообще не приезжал, сидел бы на своем морском курорте со своей сучкой и не портил бы мне настроение.
Целую,
Одалиска.
Одалиска – Морю, 2 мая 2004 года
Ну вот и праздники, будь они неладны… Надо же было так все испортить! Второй день в доме настроение как на похоронах. Костя со мной ни о чем не разговаривает, что вполне естественно, он же с любимой поссорился и теперь переживает, куда уж тут с женой словом перемолвиться или на ребенка внимание обратить. Всемирная скорбь. Ах, кобель, ну сукин же он сын! Ладно, изменяет, так он еще и свои кобелиные проблемы в дом тащит, нет чтобы за порогом их оставить. Вчера проспал до вечера, а когда сели ужинать, вдруг заговорил о том, что вот живешь-живешь, веришь человеку, думаешь, что он никогда тебя не предаст, а он… Мол, никому верить нельзя, любой может нанести удар в спину, даже самый близкий. Во до чего она его довела! Я, конечно, сделала вид, что ничего не слышу и не понимаю, чтобы не обострять. Интересно, что она такого сделала? Наверное, закрутила на курорте с другим мужиком, побогаче, посолиднее, вот Костя и не выдержал, сорвался оттуда. Вот и хорошо. Мне спокойнее. Будем надеяться, что на этом его любовные похождения закончились.
Жаль, что тебя нет дома, очень хочется обсудить с тобой эту ситуацию. Ну что ж делать, потерплю, пока ты вернешься с дачи.
О.
Море – Одалиске, 4 мая 2004года
Одалиска, привет!
Тут в поселке, оказывается, открыли Интернет-кафе, я заглянула туда проверить почтовый ящик и обнаружила твои письма, целых три штуки. Я, честно говоря, обрадовалась и удивилась, никак не ожидала, что ты напишешь, я ведь предупреждала тебя, что до 10 мая буду у родителей.
Поверь моему опыту, зайка моя, нельзя делать вид, что ты не слышишь, когда твой муж вслух что-то говорит. Ведь, кроме вас, в доме никого не было, и то, что он сказал, было сказано для тебя и только для тебя. Если бы он не хотел быть услышанным, он бы промолчал. Твой Костя заговорил о предательстве вслух, значит, его это сильно мучает, ему необходимо с кем-то об этом поговорить, а ты от разговора уклоняешься. Это совершенно неправильно. Вернись сама к этой теме, дай мужу возможность высказаться, вот увидишь, он будет тебе благодарен. Только не приставай с ножом к горлу, не лезь в душу, просто дай ему понять, что ты готова его выслушать и обсудить проблему, что тебе тема предательства не безразлична и тебе интересно об этом поговорить. Поняла?
Целую,
Море.
Одалиска – Морю, 7мая 2004 года
Море, я сделала так, как ты советовала. Знаешь, получилось очень странно. Когда я об этом заговорила, Костя как-то весь дернулся, помрачнел, обнял меня, поцеловал и сказал, что я у него самая лучшая. И ничего не рассказал.
Как ты думаешь, что это означает?
Одалиска.
Море – Одалиске, 8 мая 2004 года
Я думаю, Костя просто благодарен тебе за готовность проявить участие. Ну и ладно, пусть он ничего не рассказал, но зато теперь он будет знать, что ты всегда рядом, что ты готова подставить плечо, что тебе не все равно, когда его что-то тревожит. Это очень важно в семейной жизни. Может быть, это вообще самое главное. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:02 | Сообщение # 35 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 34
Извини, что пишу коротко, но здесь, в Интернет-кафе, обстановка не располагает к длинным излияниям.
Целую тебя,
Море.
Игорь Дорошин
Я люблю бывать у родителей, потому что, когда нахожусь в их доме, меня словно плотным облаком окутывают и ласково баюкают сразу три радостные мысли: как я люблю своих родителей и какие они у меня хорошие, несмотря на имеющиеся в ассортименте недостатки; какой хороший у них дом, просторный, красивый, уютный, отделанный и обставленный по их вкусу, который в данном случае (что вообще-то странно) полностью совпадает с моим собственным; как хорошо, что я живу отдельно от них.
Но сегодня я ехал к ним в Некрасовку с тяжелым сердцем, ведь мне предстояло объяснение с отцом, и избегать его я не намерен, хотя к этому есть все возможности. Я могу просто молча слушать упреки в свой адрес, кивать и не говорить ни слова. Однако, если сыновняя любовь угодливо предлагала возможность устраниться от скандала, бодрствующий во мне милиционер настоятельно требовал решительного разговора. Мне необходимо было задать папе ряд вопросов об Алле и ее водителе, а сделать это невозможно без обнародования своей осведомленности об их романе.
– Ты один? – Увидев, как я вылезаю из машины, мама огорченно всплеснула руками.
– Как видишь.
– А Катя? Я думала, ты приедешь с ней. Ну как же так, Егорушка? Мы с папой приглашали вас обоих, я приготовила изумительную рыбу по-каталонски.
– Мамуля, Катя работает на телевидении, у нее ненормированный рабочий день и очень напряженно с выходными. Сегодня она занята. Не огорчайся.
– Ой, Егор, – мама сокрушенно покачала головой и горячо расцеловала своего неудалого сынка, – ты совершенно не умеешь строить отношения с приличными девушками. Боюсь, внуков мне не увидеть. Ну, пойдем в дом, папа тебя ждет.
– Он все еще сердится?
– Папа очень расстроен тем, что ты ослушался его и не приехал на банкет, он считает, что ты проявил неуважение к нему, – строго сказала мама. – Несколько дней он пролежал в своем кабинете, у него была жуткая депрессия, впрочем, ты все это знаешь, я же тебе каждый день рассказываю о наших делах. Но теперь он немного отошел и готов тебя простить, если ты поведешь себя правильно.
– Правильно – это как? – ехидно осведомился я. – Я должен биться головой о стену и рвать на себе волосы? Или молчать, как рыба, и не затрагивать больную тему?
– Егор! – воскликнула она с упреком.
– Ладно-ладно, – я ласково обнял маму, – я все понял. Постараюсь, чтобы все было в лучшем виде. Где отец? Все еще лежит в кабинете?
– Он плавает.
Это хорошо. Значит, папа в настроении. Может, не в самом лучшем, но уж точно не в депрессии, уж я-то своего папочку знаю. И потом, мама, как всегда, драматизирует: если с отцом разговаривал следователь или кто-то из оперов, то ему пришлось так или иначе с ними встречаться, а значит, вставать с дивана и выходить из кабинета. Интересно, он ездил для этого в Москву, что-то солгав маме? Или они приезжали сюда, и папа выдал их за журналистов или еще за кого-нибудь, с кем нужно вести деловые переговоры без посторонних? Или ему пришлось признаться во всем маме, а уж она сама решила не посвящать меня в подробности, которые могут уронить папин авторитет в моих глазах?
Раздевшись, я заскочил в столовую и схватил со стоящего на столе старинного фарфорового блюда неземной красоты тарталетку, наполненную чем-то соблазнительно благоухающим. Это оказалось крабовым салатом, но каким-то особенно вкусным. Моя мама всегда умела придавать давно знакомым традиционным блюдам новое незнакомое очарование.
– Егор! – маминому негодованию не было предела. – Ну зачем ты кусочничаешь! Сейчас придет папа, и мы сядем за стол.
– М-м-м, – ничего более внятного с набитым ртом я произнести не сумел и принялся энергично жевать, – я хочу сказать: где мои плавки? Пока папа плавает, пойду составлю ему компанию, оздоровлюсь.
– Вот это правильно, – одобрила меня мама, – это очень полезно для здоровья. Я давно тебе говорю: приезжай к нам каждый выходной, плавай, парься в бане, гуляй в лесу по два часа – и будешь здоров до глубокой старости. Плавание, баня и ходьба – это самое главное для спины, для позвоночника, а позвоночник – это самое главное для здоровья…
Ну, понеслось. Лекцию о важности позвоночника я слушал по меньшей мере раз пятьсот. Да я что? Разве спорю? Конечно, позвоночник – это важно. Но сейчас для меня куда важнее совсем другое.
– Мамуля, папино здоровье – национальное достояние, и о нем следует заботиться по всем правилам, а мое здоровье как-нибудь перебьется, ладно?
Мама поджала губы и вышла из столовой. Я быстро схватил еще одну тарталетку, но уже с другого блюда. Тоже вкуснятина.
– Вот, держи свой плавки.
Мама вернулась, держа в руках полный набор принадлежностей для бассейна: плавки, два полотенца, махровый халат и резиновые шлепанцы.
Я быстро прошел узким коридорчиком в пристройку, где находились бассейн и сауна. Отец сильными неторопливыми движениями рассекал голубую водную поверхность. Бассейн в родительском доме неширокий, примерно на две дорожки, но достаточно длинный, двадцать метров, так что папе с его хорошо поставленным брассом есть где размахнуться.
Он плыл, сосредоточенно и заметил меня только тогда, когда я спустился по лесенке и оказался возле него.
– Привет, – весело поздоровался я. – Сколько тебе осталось?
– Четыре, – ответил он, уплывая от меня.
Это означало, что ему нужно проплыть туда и обратно четыре раза, чтобы получился километр, который папа проплывает, если есть возможность, каждый день. Я не спеша шевелил руками и ногами, мотыляясь от бортика к бортику и изображая плавание. Не то чтобы я не любил плавать, отнюдь, у меня вообще со спортом отношения более чем доброжелательные, дома даже тренажеры стоят, и я на них регулярно занимаюсь, но сейчас мне хотелось сосредоточиться и подготовиться к разговору, который легким быть не обещал.
Папа наконец остановился, вылез из воды и потянулся к лежащему на шезлонге халату. В свете последних событий я невольно окинул его оценивающим взглядом. Таким взглядом мы иногда смотрим на своих соперников, пытаясь понять, чем они лучше нас. Ничего особенно привлекательного я не увидел, обычное тело почти шестидесятилетнего мужчины, ведущего здоровый образ жизни, то есть не дряблое, плотное, крепкое, на талии и животе – приличный слой жирка, но благодаря очень широким плечам и мощной грудной клетке отец все еще кажется стройным. В меру волосат. Ноги коротковаты и кривоваты, да и волос на голове не «до фига и больше». Что в нем нашла красавица Алла Сороченко? А если она была не первой и не единственной папиной любовницей, если он и раньше изменял маме, то что в нем находили другие женщины? Деньги? Славу? Это объяснение годилось бы, если бы папа, как это принято, например, в Голливуде, выводил своих подруг на официальный уровень, появлялся бы с ними всюду, ездил в круизы, открыто тратил на них деньги и фотографировался на обложки модных журналов. Но здесь же все иначе: если женщины получали от отца деньги, то очень небольшие, потому что расход больших денег невозможно было бы скрыть от мамы, а о славе и вовсе говорить нечего. Зачем им мой отец? Что в нем есть такого необыкновенного? Но ведь что-то же есть, иначе не было бы в его жизни Аллы Сороченко. Наверное, я действительно совсем не знаю своего отца. И почему нам всегда кажется, что мы своих близких знаем наизусть и видим их насквозь? Ничего мы не видим и ни черта не знаем.
– Я пойду в сауну минут на десять, а ты плавай, – сказал он, заворачиваясь в халат.
– Подожди, пап, я с тобой, – заторопился я к лесенке.
– Но ты же почти не плавал. Плавай, я пока попарюсь, потом я уйду, а ты будешь париться.
– Папа, погоди, – настойчиво повторил я. – Нам нужно поговорить.
Он недоуменно вскинул реденькие бровки.
– О чем? О твоем хамском отношении ко мне и к маме? О том, что ты опозорил меня на весь театр? О том, что ты счел возможным не прийти на банкет и поставить меня в дурацкое положение перед гостями? Если ты собираешься извиниться и пообещать, что это впредь не повторится, я готов тебя выслушать.
О как! Круто забирает папенька, с места в карьер. Ну что ж, мне же проще.
Я вылез из воды и накинул халат. Папа, не дождавшись от меня ответа, неторопливо и гордо удалялся по выложенному бирюзовым и кремовым кафелем полу в сторону сауны. Ровный шаг, прямая спина – даже в банном халате он смотрелся королем, столько в нем было достоинства и непоколебимой убежденности в своей правоте.
– Смею тебе заметить, – негромко сказал я ему в эту прямую гордую спину, – что ничего из вышеперечисленного не произошло бы, если бы ты с самого начала был честен или хотя бы искренен.
Отец замер, потом медленно повернулся ко мне лицом.
– Что ты хочешь сказать? В чем я был нечестен и неискренен?
– Когда я пришел в твою гримуборную и спросил, кто из присутствующих знает Аллу Сороченко, ты промолчал. Если бы ты сразу сказал, что она пришла в театр по твоему приглашению, что она – твоя знакомая, я не тратил бы время на опрос всех артистов и музыкантов, а спокойно поехал бы вместе со всеми на банкет. Я не остался бы в театре до поздней ночи, разговаривая с каждым, кто там работал в тот вечер, не задавал бы им глупых и непрофессиональных вопросов и не пачкал бы твой светлый образ. Если у тебя есть что возразить мне, я готов тебя выслушать.
Если бы передо мной стоял обычный мужчина, он в подобной, ситуации, как в кино показывают, обмяк бы и сразу словно постарел лет на десять, а то и на все двадцать. Плечи опускаются, подбородок дрожит, глаза в пол – словом, сами знаете, как актеры это умеют изображать. Но не таков мой папенька! Он не актер, играющий разоблаченного стареющего ловеласа, он сам по себе Актер, Артист, поэтому сейчас он, может, самообладание и утратил, но только не царственную осанку и спокойное выражение лица.
– Значит, они все-таки тебе сказали… Подонки. Они обещали, что ты ничего от них не узнаешь. И после этого ты хочешь, чтобы я не стыдился твоей профессии, твоей принадлежности к этому клану тупых болтливых обманщиков?
Ну, батя! Бурные и продолжительные аплодисменты. Двадцать пятый съезд КПСС отдыхает. Даже когда он совершенно не прав, он все равно прав, а все остальные – в данном случае я, Хвыля и следователь – не правы. Вот это талант, вот это реакция! Обзавидуешься.
– Успокойся, они ничего мне не говорили. Кстати, они очень удивились, когда узнали, что мне все известно.
– Вот как? Откуда же ты узнал? Кто тебе сказал? – недоверчиво прищурился отец. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:05 | Сообщение # 36 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 35
– Можно подумать, что вы с госпожой Сороченко были такими великими конспираторами, что никто в целом мире не мог знать о вашем романе, – усмехнулся я. – Очень многие знали, уверяю тебя.
– Я хочу знать, кто тот негодяй, который тебе сказал.
– Не сверкай глазами, пожалуйста, – спокойно ответил я, – я все равно тебе не скажу. Давай сядем и поговорим, пока рядом нет мамы.
– Нам не о чем говорить. Не думаешь же ты, что я начну оправдываться перед тобой? Или, может быть, ты ждешь от меня покаяния? Ты посмел упрекнуть меня в нечестности, а о маме ты подумал? Ты подумал, как это выглядело бы, если бы я при ней и при всем честном народе признался, что знаком с убитой женщиной?
– Сядь, пап, – повторил я и подал пример, усевшись в один из шезлонгов, стоящих вдоль стеклянной стены. – Ты мог бы солгать, придумать что-нибудь, сказать, что она – деловая знакомая или чья-то родственница, для которой тебя попросили оставить билет. Ты мог сказать любую глупость, но дать мне понять, что не нужно больше ходить по гримуборным и задавать вопросы. Мы с тобой вышли бы в коридор, и один на один ты сказал бы мне все, что посчитал нужным на тот момент. Пусть это была бы неполная правда, но мы избежали бы кучи проблем. Неужели это непонятно?
– Нет, непонятно.
Отец наконец сдал позиции и уселся на соседний шезлонг, но осанку по-прежнему держал королевскую. Я – хоть убей! – не понимаю, как это можно делать на таком специфическом сиденье.
– Мне непонятно, каким образом мое признание могло бы решить проблему твоего безобразного отношения к собственным родителям.
Как я только что сказал? «Отец сдал позиции»? Ошибочка вышла, никаких позиций он не сдал, сами видите. Я ему про Аллу, а он мне – про меня, такого нехорошего. Упирается до последнего. Вероятно, упрямство в нашем роду передается генетически. Я обреченно вздохнул.
– Если тебе непонятно – объясняю. Когда человек сразу честно отвечает на вопросы милиции, он дает понять, что чист перед законом. Если же он начинает лгать, то есть скрывать правду, у милиции возникает законное подозрение, что эта правда как-то связана с преступлением, О чем тебя спрашивал следователь?
– Я не намерен…
– И не надо, я тебе и так скажу, – прервал я его. – Пока он спрашивал тебя только о том, не говорила ли Алла, что ей кто-то угрожает и что у нее неприятности, не жаловалась ли на врагов, не называла ли их имена. Пока – я подчеркиваю: пока – следствие пытается отработать версию убийства твоей любовницы в связи с деловыми контактами ее мужа. Но очень скоро к тебе придут снова и будут задавать уже совсем другие вопросы.
– Какие же? – в папином голосе звучало холодное высокомерие.
Интересно, он когда-нибудь теряет самообладание? Или тот случай в гримерке, сразу после убийства Аллы, был единственным? Да и то это ведь было понарошку, не в самом деле, ему просто нужно было прикрыть настоящее горе и подлинный страх какой-то ширмочкой, и в качестве такой ширмы он выбрал напускную ярость. То обстоятельство, что он не растерялся и смог это сделать, говорит не о потере самообладания, а вовсе даже о противоположном. Он прекрасно держал себя в руках.
– Вопросы, папа, которые ориентированы на совсем другую версию. Версию о том, что Аллу Сороченко убил ее любовник, то есть ты.
– Да как ты смеешь!
Ну слава богу, свершилось. А то я уж начал бояться, что помру, так и не увидев папу, вышедшего из себя.
– Ты соображаешь, что говоришь? Ты смеешь обвинять своего отца в убийстве?! Да ты…
Нет, у меня положительно нет времени выслушивать эти тирады до конца, в любой момент может зайти мама и поинтересоваться, почему мы не идем к столу, если уже не плаваем, а если мы мирно беседуем, то она тоже хочет присоединиться. Пришлось снова проявить невежливость и перебить старшего:
– Речь не о моем отце, пойми ты это.
– А о ком же?
– Речь о человеке по имени Владимир Николаевич Дорошин, у которого была любовница. Любовницу убили. Дорошин скрывает знакомство с ней, значит, он причастен к убийству. Нужно только найти мотив. Если бы Дорошину нечего было скрывать, он сам немедленно пришел бы в милицию и рассказал все, что знает об убитой. А он этого не сделал. Ну, пап, это же прописные истины, мне, право же, просто неловко их тебе объяснять.
– Что ты несешь? Зачем мне было убивать Аллу?
– Пап, это не я несу, это говорит некий обезличенный работник милиции. Он имеет полное право так думать, а ты не сделал ничего для того, чтобы он так не думал. Ты же не хотел, чтобы я занимался этим делом, чтобы я в него лез, ты же хотел, чтобы им занимались те самые обезличенные милиционеры, которые лично тебя не знают и никаких теплых чувств к тебе не питают, вот они и занимаются, а я просто объясняю тебе, что и как они думают. Или будут думать не сегодня завтра.
– Но зачем, зачем мне ее убивать?
– А я почем знаю? – Я пожал плечами. – Может, ты ее ревновал, может, у нее появился новый любовник, и тебе это не понравилось. А может быть, она стала слишком требовательной, ей нужно было больше внимания, больше денег, она хотела быть не тайной возлюбленной, а полноправной законной женой и блистать не в московских бизнес-тусовках сомнительного качества, а в высшем свете на венских балах. Откуда я знаю, что там между вами происходило?
– Ты не смеешь!
– Папа, перестань. Сначала будут подозревать тебя, таскать тебя на допросы, выявлять твои связи, опрашивать твоих друзей и знакомых. Не жаловался ли ты на неверность Аллы или на ее чрезмерную настойчивость? Не было ли у тебя долгов? Все понимают, что в момент убийства ты был в гримерке, на виду у десятка человек, но неужели ты думаешь, что это освобождает тебя от подозрений? Такая штука, как наемные убийцы, в простонародье называемые киллерами, придумана как раз для таких случаев. Вот и будут выяснять, не искал ли ты выходов на киллера. Твоя связь с Аллой все равно вылезет наружу, о ней узнают все, в том числе и мама, скрыть тебе ничего не удастся. А потом знаешь что произойдет?
– И что же?
– Потом возьмутся за маму. И заметь себе, мы говорим сейчас нею моей маме, а о Татьяне Васильевне, жене не моего отца, а некоего Дорошина, который завел себе молодую любовницу.
– Не понимаю, к чему ты ведешь. Почему не мама, а жена Дорошина, и с каких это пор я перестал быть твоим отцом и превратился в некоего Дорошина? Что за бредни у тебя в голове, Игорь?
– Я тебе объясняю, а ты упорно не хочешь понимать. Татьяна Васильевна узнает, что у ее мужа есть любовница, представляющая реальную угрозу многолетнему браку. Или, как вариант, браку она не угрожает, но появляется риск для певческой карьеры Дорошина, потому что жизнь с молодой любовницей несет в себе угрозу режиму, здоровью и нервной системе великого певца, а это, в свою очередь, может сказаться на голосовом аппарате. А это – сам понимаешь – влечет за собой отмену выступлений, разрыв контрактов, потерю репутации и соответствующие финансовые потери, с чем Татьяна Васильевна смириться никак не может. И она решает избавиться от помехи. Она тоже была в момент убийства в гримерке? Пустяки, папа! Про киллера я тебе уже рассказывал. Маму начинают интенсивно допрашивать, может быть, даже берут под стражу и запихивают в общую камеру с уголовницами, наркоманками и проститутками, а тем временем пытаются выяснить у ее подруг и знакомых, знала ли она об измене мужа и как относилась к сопернице, не строила ли коварных замыслов устранить разлучницу и все такое. А Татьяна Васильевна вынуждена будет оправдываться, доказывая, что она ничего про любовницу мужа не знала и даже не подозревала, выставлять себя на посмешище, и все это будет для нее крайне унизительно. Ну как, впечатляет?
– Это возмутительно!
Ох, хороши в моем саду цветочки, а акустика в бассейне еще лучше. Папа говорил негромко, даже тихо, но «в маску», а когда задействован резонанс, то даже самый слабый звук, издаваемый без малейшего напряжения, разносится далеко-далеко. Дай-то бог, чтобы мама не услышала. Впрочем, дом построен с таким расчетом, чтобы на пути любых звуков вставали непреодолимые преграды: папа любит тишину, а уж когда он репетирует или думает, ему мешает каждый шорох.
– И у тебя язык поворачивается обвинять в убийстве не только меня, но и родную мать?! Не думал, что вырастил такого сына. Для тебя нет ничего святого!
Он что, действительно не понимает, о чем я ему толкую, или ловко прикидывается, переводя стрелки на меня самого и мою нравственную ущербность, как сделал это когда-то в театре?
– Папа, пожалуйста, возьми себя в руки и вникни в то, что я говорю…
Дверь, ведущая из коридорчика, соединяющего бассейн с домом, распахнулась, и появилась мама. Ну вот, дождались. Я так и знал, что ничего не успею. Надо было сразу брать быка за рога, но мне почему-то хотелось, чтобы отец сам понял, что мне нужно, и сам предложил помощь, потому я и вдавался в эти нудные и долгие объяснения.
– Володюшка, Егор, вы скоро? У меня все готово и остывает уже.
– Сейчас, мамуля, мы чуть-чуть передохнем, еще разочек зайдем в баню и прибудем к столу. Еще минут пятнадцать, хорошо?
– Хорошо, но не больше, блюда нельзя все время подогревать, они совершенно теряют вкус, – строго сказала мама и закрыла дверь.
Так, у нас цейтнот. Пора заканчивать с реверансами и переходить прямо к делу.
– Значит, так, папа. Все эти радужные перспективы, которые я тебе нарисовал, стали возможны только благодаря твоей неискренности, проявленной после убийства Аллы. Чтобы они не стали реальностью, есть только одна возможность: доказать, что преступление было направлено не на Аллу, а на ее водителя Николая, а Алла оказалась просто случайной жертвой. Тогда все подозрения в адрес Дорошина и его жены автоматически отпадают. Поэтому ты сейчас ответишь на все вопросы, которые я задам, и не будешь читать мне мораль и обзывать плохим сыном. Ты успеешь сделать это потом, в присутствии мамы. Договорились?
Молчание было ему ответом. То есть мне.
– Ты был знаком с водителем?
– Какое это имеет значение?
– Пап, давай не будем терять время, ладно? Если ты станешь упираться и строить из себя оскорбленную невинность, я все равно задам те же вопросы, только уже за обедом, потому что люблю своего отца и не хочу, чтобы у него были неприятности. Хочешь поговорить при маме? Ради бога, я готов.
– Да, я видел его неоднократно. Он привозил Аллу в то место, где мы встречались, и потом увозил ее. Это все?
– Да что ты, – улыбнулся я, – это только начало. Алла не боялась, что Николай все расскажет мужу?
– Нет, не боялась. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:05 | Сообщение # 37 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 36
– Почему?
– Она ему платила за молчание. Но он вообще был неболтлив.
– Сколько она платила?
– Не помню, кажется, долларов по пятьсот в месяц.
– Он ее шантажировал, что ли?
– Нет, это была ее инициатива. Вернее, моя. Это я подсказал Алле, что надо наладить финансовые отношения с водителем, чтобы обезопасить себя.
– И что, он вот так сразу согласился брать деньги?
– Нет, Алла говорила, что в первый раз не взял, тогда она повторила попытку на следующий день. Во второй раз у нее получилось.
– Интересно, чем же первый раз отличался от второго? Почему он сначала не взял, а потом согласился?
– Алла сказала ему, что, если он возьмет деньги, она будет уверена в его молчании, в противном же случае ей придется постоянно быть настороже и бояться, что он в любой момент продаст ее мужу. Она сказала Николаю, что он ей очень нравится как водитель и как охранник и ей не хотелось бы портить их отношения недоверием. Тогда он взял деньги.
– Что ж, неглупый ход, – признал я. – Сомнительный по нравственным характеристикам, но безошибочный с точки зрения результативности. Тоже твоя идея или Алла сама додумалась?
– Моя. Твои вопросы закончились?
– И не надейся. Ты сказал, что Николай был неболтлив. Это твое личное впечатление или ты говоришь со слов Аллы?
– У меня нет личного впечатления, я только видел его, но ни разу не разговаривал. Алла жаловалась, что из него слова не вытянешь, она была очень общительной, любила поболтать, особенно по дороге, в машине, когда больше заняться нечем, а Николай никакие разговоры не поддерживал. Только «да», «нет», «как скажете», «будет сделано».
Что ж, сходится. Значит, Кузнецов был неразговорчив не только со своими подружками, но и со своими хозяевами.
– Что еще Алла про него рассказывала? Папа, мне важна любая мелочь, любое слово.
– Что еще… – Он задумался и в этот миг утратил всю свою напускную царственность и стал каким-то… человеческим, что ли. Теплым и очень уязвимым. Мое сердце сжалось от любви к нему и от горечи. – Еще Алла говорила, что он терпеть не может детей.
– Да? – удивился я. – А как она это определила? Он что, сам ей об этом сказал?
– Нет, насколько я понял, он ничего не говорил. Просто Алла заметила, что он совсем не может смотреть на маленьких детей. Как увидит – так сразу глаза отводит и нервничать начинает.
Вот те и раз! Приехали, называется. Неужели тихий скромный водитель Коля Кузнецов – жестокий маньяк, педофил-убийца, на совести которого не одна невинная жертва, и руки его по локоть в крови? Вот ужас-то! И убийца его – не кто иной, как отец замученного и убитого им ребенка. А что? Как версия – вполне годится. В голове быстро заработали шестеренки, высчитывая, как можно выйти на преступника. Отработать досконально все передвижения Кузнецова за десять лет, составить детальный список мест, где он проживал, поднять сведения об убийствах в этих местах детей, в том числе и о раскрытых (сами знаете, как часто у нас сажают не тех, кто в самом деле совершил преступление, а тех, кто под руку неудачно попался), посмотреть, у кого из погибших отец из офицеров или спортсменов. Вариант: родители ребенка достаточно состоятельны, чтобы нанять киллера. Одному мне с этим, конечно, не справиться, никто мне никаких сведений не даст, тут нужен запрос следователя, но главное – подать идею.
– Это очень важно, папа. Вспомни, пожалуйста, поточнее все, что Алла говорила по этому поводу. Каждое слово.
– Мне нечего добавить. Я не очень вникал в то, что она говорила о своем водителе. Он мне был совершенно неинтересен.
Ну конечно, мы – великие певцы, а вы – простые водилы, нам до вас дела нет.
– А, вот еще, я вспомнил. Алла все удивлялась, что он к милиции хорошо относился.
Пришел мой черед удивляться. Нынче найти человека, который хорошо относится к милиции, – большая жизненная удача. А уж среди водителей таких и вовсе найти невозможно, потому что первый враг человека за рулем кто? Правильно, работник ГИБДД, а отсюда и отношение к милиции в целом.
– А это в чем выражалось? В чем-то конкретном?
– Не знаю, я с ним никогда не ездил в машине и не разговаривал. Но Алла рассказывала, что он водил очень аккуратно, старался ничего не нарушать. Несколько раз их инспектор останавливал, причем, как Алла утверждала, Николай ничего не нарушил. Просто проверка документов. Один раз машину обыскивали, когда они с дачи ехали. Алла каждый раз начинала возмущаться, называла милиционеров козлами и придурками, не при них, конечно, а когда уже отъезжали, а Николай спокойно говорил, что ничего страшного, у них такая работа, надо относиться к этому с пониманием, пусть лучше лишний раз остановят и проверят, чем вообще никого не останавливают и ничего не проверяют, потому что тогда преступникам будет полное раздолье. Вот теперь все. Больше я действительно ничего об этом водителе не знаю.
Ну ничего себе! Не Николай Кузнецов, а просто клубок противоречий какой-то. Не любит детей, зато любит милицию. Вы таких видели? Вдобавок молчаливый, скрытный, заботливый, добросовестный, за рулем не пьет, даже правил дорожного движения не нарушает, физически здоровый, сильный, накачанный, но в армии почему-то не служил. Должна, должна быть какая-то причина, какой-то стержень, на который аккуратно нанизываются все особенности его жизни и характера.
Голова шла кругом. Я скинул халат и прыгнул в воду, чтобы остудить пылающие мозги, а еще через пять минут мы уже сидели за большим столом, уставленным закусками. Мамуля у меня любит, чтобы все было красиво, и каждая домашняя трапеза выглядит как парадная, даже обыкновенный завтрак, а уж когда воскресный обед – тем более.
***
Все оргвопросы, связанные с поездкой в Новокуйбышевск, Саша Вознесенский взял на себя, высмотрел в расписании аэропорта самые подходящие рейсы из Москвы в Самару и обратно, приобрел билеты и даже выяснил заранее, какими электричками можно добраться из Самары до Новокуйбышевска, где на них можно сесть и далеко ли от аэропорта до платформы. Я был ему благодарен, потому что предварительная осведомленность в данном случае оборачивалась значительной экономией времени, ведь мы ехали на свой страх и риск, а не в служебную командировку, когда местная милиция тебе помогает, дает машину и все необходимые сведения. Был бы я опером, пришел бы в Самарском аэропорту в отдел милиции и получил бы помощь, а с удостоверением участкового на это рассчитывать не приходится.
В Новокуйбышевск мы прибыли около полудня и отправились искать адрес, по которому проживала Лидия Павловна Руденская. Это оказалась хилая обшарпанная пятиэтажка без лифта на окраине города, а квартира Руденской располагалась на последнем этаже. Подозреваю, что крыша в доме регулярно протекала и старушка маялась с капающей с потолка водой.
Ох, как же я ошибался! Впрочем, не в первый раз. Лидия Павловна оказалась вовсе не старушкой, ей было около пятидесяти или чуть больше, во всяком случае, она выглядела моложе моей мамы. Но это касалось только лица. Во всем остальном она была действительно старушкой, передвигалась с трудом, ходила по квартире с палкой и сильно согнувшись. У нее явно серьезные проблемы с позвоночником и ногами, да и руки на вид совсем больные. А глаза-то ясные, и взгляд прямой и жесткий.
Она открыла нам дверь и замерла на пороге, глядя на нас не столько вопросительно, сколько с вызовом.
– Что угодно?
Голос сипловатый и какой-то надтреснутый, но отнюдь не слабый. Своим некурящим носом я мгновенно уловил запах табака, исходящий не только из квартиры, но даже от одежды женщины. Видно, курит она много.
– Вы – Лидия Павловна Руденская?
– Именно. Так что вам угодно?
– Мы можем пройти к вам? У нас к вам несколько вопросов.
– О чем? Я вам уже все сказала и велела больше не являться сюда.
Вот это уже интересно. У Лидии Павловны проблемы с молодыми мужчинами, которые требуют от нее каких-то сведений, и мужчины эти ей, как говорили в позапрошлом веке, «не по сердцу пришлись». И кто же это такие, хотел бы я знать?
– Это, вероятно, недоразумение, Лидия Павловна. Вы нас принимаете за каких-то других людей. Мы к вам еще не приходили и ничего не спрашивали.
– Ну разумеется, – она слабо усмехнулась, и я понял, что «тех» она не боится, просто они ей почему-то глубоко противны, – ко мне приходил другой молодой человек. Но вы явились с теми же вопросами, и я сразу отвечаю вам: нет, мне ничего не известно, и говорить с вами я не стану.
– Лидия Павловна, – взмолился я, – поверьте, я понятия не имею, о чем вы говорите. Я из Москвы, из милиции, могу показать удостоверение. К вам приходили и спрашивали о Николае? Кто? Когда? Что их интересовало?
Глаза ее сверкнули, она сделала два тяжелых шага и отступила от порога.
– При чем тут Николай? Какой Николай? Вас интересует Виктор, мой племянник, и нечего морочить мне голову. Уходите.
Лидия Павловна сделала попытку закрыть дверь, но ей это не удалось. Врываться в квартиру нам не хотелось, но придержать дверь всегда можно, большого усилия тут не требовалось.
– При чем тут Виктор? Какой Виктор? – Я позволил себе пошутить и дословно повторить ее вопросы. – Нас интересует Николай Кузнецов, который регулярно шлет вам деньги из Москвы.
– Коленька?!
Она быстро справилась с собой и протянула узловатую руку: * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:07 | Сообщение # 38 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 37
– Покажите документы.
Я показал ей свое удостоверение.
– Так вы участковый? – в ее голосе зазвучали нотки недоверия. – Не следователь?
– Понимаете, Николай Кузнецов проживал на моем участке, и мне поручили найти его родственников и знакомых, – соврал я, глядя на Руденскую честными глазами.
– Почему? – обеспокоенно спросила она. – Что-то случилось с Колей? Он пропал? Зачем искать его родственников? Да у него и нет никого, он детдомовский. Опять вы врете, уважаемый Игорь Владимирович, если, конечно, документ у вас не поддельный.
Ого! Вот это называется «больная немощная старушка-инвалид». Мало того, что сечет разницу между участковым и следователем, так еще и читает быстро, и запоминает прочитанное. Сколько времени она разглядывала мое удостоверение? Секунды. А все разглядела, даже мое имя не забыла. Впрочем, чему я удивляюсь? Она хоть и очень больная, но не старая, моложе моей мамы, а маме всего пятьдесят пять.
– Документ у меня настоящий. Лидия Павловна, дело в том, что Николай погиб, его убили, мы занимаемся поиском убийцы, и нам нужно собрать все возможные сведения о жизни Николая. Вы нам поможете?
Вот теперь она разволновалась не на шутку, рука, опирающаяся на палку, тряслась так, что я испугался, как бы женщина не упала.
– Коленька… – пробормотала она вполголоса. – Вот и ты тоже… Ах, Коля, Коля.
Помолчала немного и произнесла уже совсем другим, твердым голосом:
– Проходите. Я отвечу на ваши вопросы, но, если я пойму, что вы меня пытаетесь обмануть и снова выведать что-то о Вите, не скажу больше ни слова. Вы поняли?
Мы прошли в маленькую тесную прихожую, сняли куртки и ботинки, и Лидия Павловна провела нас в бедно обставленную комнату, в которой, однако, царил полный порядок. Во всяком случае, ничего не разбросано и все вещи на своих местах. Руденская уселась за стоящий в центре комнаты круглый стол, которому стукнуло никак не меньше полувека, и жестом указала нам на стулья. Мол, присаживайтесь. Я сел лицом к окну, Саша – напротив меня.
– Как это случилось? – спросила Лидия Павловна строго, привычным жестом придвигая к себе пепельницу и пачку дешевых сигарет.
Я подождал, пока она закурит.
– Николай работал водителем-охранником у одного бизнесмена, возил его жену. Она выходила из театра, Николай ее встречал, застрелили обоих. И совершенно непонятно пока, кто это сделал и почему. Лидия Павловна, кто такой Виктор? Почему к вам приходили и спрашивали о нем?
– Витя – мой племянник, он погиб два года назад.
– Так что же хотели эти люди? Зачем им сведения о человеке, которого нет в живых?
– Вот этого и я не понимаю. Поэтому выгнала их и велела больше не возвращаться. Вернее, не их, а его. Тот человек был один. Он мне и деньги предлагал, и запугивать пытался. Крайне неприятный тип.
Можно было бы задать еще кучу вопросов на эту тему, но мы с Сашей не за этим приехали. История с племянником Витей, конечно, сомнительная, но нас-то интересует не погибший два года назад Витя, а погибший совсем недавно Коля Кузнецов, а времени у нас не так чтоб очень много, и тратить его на удовлетворение обыкновенного любопытства мы не можем.
– Лидия Павловна, давайте поговорим о Николае. Откуда вы его знаете? Он ваш родственник?
– Коленька? Нет, что вы. Он Витин друг. Они росли в одном детдоме, потом в одном интернате. Мальчики очень дружили, были неразлучны. Когда я забирала Витю на денек, то и Колю брала.
– Значит, Виктор ваш тоже детдомовский? – удивился я. – А что случилось с его родителями?
И Лидия Павловна поведала нам, что Витя Осипенко – сын ее старшей сестры. Родился он в 1976 году, в 1979-м его отца посадили за грабеж, а в 1981-м от пьянства умерла мать. Пятилетнего Витю поместили в детский дом, потому что, кроме младшей сестры матери, Лидии Павловны Руденской, желающих взять мальчика к себе не нашлось. Лидии же Павловне в усыновлении отказали. Она была геологом, по полгода проводила в экспедициях, жила одна, замуж не вышла, и в ее отсутствие заниматься ребенком было некому. Семья Осипенко проживала в Сызрани, Лидия Павловна – в Новокуйбышевске, то есть хоть и не в одном городе, но все-таки в пределах одной области. Когда Руденская возвращалась из экспедиции и жила дома, она регулярно ездила к племяннику, забирала его вместе с другом Колей и проводила с ними целый день. Водила в кино, на аттракционы, покупала им мороженое, сладкую воду и милые мальчишескому сердцу мелочи и на убой кормила настряпанными дома блюдами: супом из термоса, холодными, но все равно вкусными котлетами, сваренным специально для них компотом и, конечно же, пирожками и кулебяками. Документы на усыновление она подавала четыре раза, и все четыре раза ей отказывали: дескать, вы со своей работой не сможете обеспечить мальчику надлежащий уход и присмотр, да и жилищные условия не позволяют, квартирка-то однокомнатная, а вы с ребенком получаетесь разнополыми. Выходит, рожать мальчика и жить с ним в одной комнате почему-то можно, а усыновлять нельзя. Лидия Павловна клялась, что, если ей разрешат усыновление, она перестанет ездить в экспедиции и найдет себе работу в Новокуйбышевске, на что ей отвечали, что, мол, вы сначала найдите, а мы еще посмотрим, сколько вы на той работе зарабатывать будете и сможете ли на эти деньги достойно содержать ребенка. Можно подумать, что в интернате на содержание детей-сирот тратили миллионы. Работу свою Руденская очень любила и бросать ее ради того, чтобы снова получить отказ, не хотела. А там и Витя вырос, они с Колей закончили одно и то же ПТУ, оба получили специальность авторемонтника. В 1994 году Витю забрали в армию, а вот насчет Коли Лидия Павловна ничего точно не знает, потому что Витя после окончания ПТУ устроился на работу в автопарк там же, в Сызрани, а Коля уехал не то в Чапаевск, не то в Бузулук, и с тех пор Руденская его не видела.
– Неужели вы не удивились, что спустя столько времени Николай начал присылать вам деньги? – спросил я. – Ведь почти десять лет прошло.
– Нет, – она покачала головой, – не удивилась. Коля в детстве был очень добрым мальчиком. Смею утверждать, что он был искренне ко мне привязан, ведь о нем никто, кроме меня, не заботился. Я так думаю, что он узнал о смерти Витеньки и понял, что я осталась совсем одна и некому больше мне помочь, вот и решил поддержать материально. О, этот мальчик хорошо меня изучил, – Руденская слабо улыбнулась, – он знал точно, что, если приедет и привезет мне деньги, я их не возьму. А если пришлет по почте, я отправлю их назад адресату. Но я из этих денег ни копейки не потратила, все в целости и сохранности лежат. Ах, Коленька, Коленька, как же ты так…
– Почему же вы их не тратите? – удивился Саша. – Он ведь вам специально их передавал, чтобы вы ни в чем не нуждались. Вы нездоровы, вам нужны лекарства, санатории, уход, помощница по хозяйству.
– Это все верно, молодой человек, но я не могу жить на то, чего не заработала. Мне что-то вот тут, внутри, – она показала искалеченным болезнью пальцем на грудь, – не позволяет. А деньги Коленькины я складывала в шкатулочку, мало ли как сложится, вдруг ему самому пригодятся, если наступят тяжелые для него времена… Вот они и наступили, только деньги ему теперь не нужны.
Руденская печально вздохнула и опустила глаза.
– Когда это случилось? – спросила она. – Когда Колю убили?
– Две недели назад.
– Значит, девять дней уже прошли… Хотите чаю?
Мы хотели. На завтрак дома времени у нас не было, мы еще затемно приехали в аэропорт, а то, чем нас потчевали в самолете, было столь ничтожным, что не осталось даже в памяти, не то что в желудке.
Руденская тяжело поднялась и, опираясь на палку, вышла из комнаты.
– Ну что, друг Вознесенский, тайны срывают свои покровы, – пошутил я. – Все загадки в поведении Кузнецова разгаданы. Теперь понятно, почему он посылал деньги и почему никто не знал о родственнице, и ясно, почему поездом, а не почтой. Похоже, мы зря съездили. Здесь мы ключ к убийству не найдем.
Саша смотрел на меня как-то странно, словно на инопланетянина.
– Хочешь посмеяться? – неожиданно сказал он.
– Валяй.
– Она все врет.
– Кто? – не понял я. – Руденская врет? С чего ты взял?
– Она ловко прикидывается, будто только от нас впервые услышала о гибели Кузнецова. Она давно о ней знала. Интересно, откуда?
– Да почему ты решил, что она знала? – недоумевал я. – Ты что, экстрасенс? Или я что-то пропустил?
– Я не экстрасенс, просто я удачно сижу, и мне видны фотографии на стене.
Я резко обернулся и начал шарить глазами по развешанным на стене фотографиям в рамочках. Все они были групповыми, вероятно, сделанными в геологических экспедициях, на каждой видна была Руденская с коллегами, красивая, молодая и тогда еще здоровая. И только один портрет, угол которого перетянут черной капроновой лентой в знак траура. С портрета на нас смотрел улыбающийся Николай Кузнецов.
Снова я поспешил в своих суждениях. Приехали мы сюда явно не зря. Теперь бы только не спугнуть лживую старушку, подобраться к ней осторожненько и зажать в мертвые тиски.
Послышались тяжелые шаркающие шаги, и я торопливо шепнул Вознесенскому:
– Саш, ты только не торопись, я сам, ладно? И если не уверен, что правильно понимаешь мою мысль, лучше промолчи.
Он обиженно посмотрел на меня сквозь толстые стекла очков и кивнул. Руденская вошла в комнату, неся в руке пластиковую голубую вазочку с дешевыми конфетами.
– Я там все приготовила, и чай, и чашки, и сахарницу, но принести сюда вам придется самим. У меня одна рука постоянно занята палкой, а другой рукой много не унесешь.
Я метнул на Сашу короткий взгляд, который он истолковал совершенно правильно, вскочил и отправился на кухню. Мы с Руденской остались вдвоем.
– Лидия Павловна, у вас на стене портрет с траурной лентой… – начал я. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:10 | Сообщение # 39 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 38
Она не стала дожидаться, пока я закончу вопрос.
– Это Витя, мой племянник. Я же вам говорила, он погиб два года назад.
Внутри у меня все оборвалось. Все-таки я не оперативник, навыков оперативной работы у меня не бог весть сколько, да и с реакцией плоховато. Я понимал, что сейчас нужно соображать очень быстро и принимать точные и единственно правильные решения, но знал, что вряд ли сумею. В подобных ситуациях мне оказываться не приходилось, я же обыкновенный участковый, к тому же не очень профессиональный, как справедливо заметил мой отец.
Мне нужен был тайм-аут хотя бы на две минуты.
– Я помогу Саше, – произнес я, поднимаясь из-за стола, – заодно и руки помою.
Вот теперь все встало на свои места. Виктор Осипенко каким-то образом сумел создать иллюзию собственной гибели. Каким именно образом и зачем – вопрос второй и даже третий, люди часто пытаются спрятаться за могильный камень, когда боятся преследований и расправы. Его тетка Руденская верит и считает племянника погибшим. А племянничек-то жив-здоров, раздобыл липовые документы на имя своего детдомовского дружка Коли Кузнецова и спрятался в Москве. Ах, классно придумано! Москва – она сама по себе немаленькая, народу в ней чертова уйма, а тут еще фамилия у дружка такая замечательная: Кузнецов. По статистике, Кузнецовых в нашей стране больше, чем даже Ивановых, это самая распространенная фамилия. Да и Николай – имя далеко не редкое, вот и попробуй найди в Москве человека с такими данными. Осел Витя Осипенко в Москве, прикинулся Колей Кузнецовым, о себе старался не рассказывать, чтобы не завраться и не запутаться, был молчаливым, необщительным, но о тетушке Лидии Павловне, которая в свое время делала для него все, что могла, а потом растеряла в геологических экспедициях все здоровье, он помнил и старался ей помогать. Но тетка-то мало того, что незаработанных денег не возьмет, она ведь, поди, и почерк племянника прекрасно знает, поэтому почтовый перевод посылать нельзя. Просить кого-то заполнить на почте бланки не хочется, там ведь нужно и адрес отправителя указывать, и врать что-то, а вдруг тетка и впрямь деньги назад отправит, и получит их неизвестно кто, а там, глядишь, и до милицейского разбирательства дойдет. Нет, с проводником – оно спокойнее. Пусть не так надежно, люди ведь разные попадаются, могут и не донести конвертик до адресата, но зато риск минимален. Но людям, которые преследовали Виктора два года назад, как-то все-таки удалось его разыскать, и планы по его устранению они в полной мере реализовали. Они предположили, что единственная родственница Виктора, его родная тетка, знает о том, что он жив и где-то скрывается, и пытались у нее эти сведения получить, но Лидия Павловна дала им от ворот поворот. Она действительно ничего не знала, иначе Виктор, посылая ей деньги, не назывался бы Колей Кузнецовым. Он бы вообще проводнице никакого имени не называл, Руденская и без того знала бы, от кого получает помощь. Виктор Осипенко служил в армии и никаких болезней, дающих право на «белый» билет, у него не было. Все сходится, все. Господи, как же все оказалось просто!
Допустим, неизвестные, которым Осипенко перешел дорогу и которые узнали (интересно, как?), что он не погиб, первым делом кинулись к тетке. Она ничего не знает. Куда они двинулись дальше? Они должны были выяснить у Руденской имена самых близких и доверенных друзей Осипенко, у которых тот мог бы отсидеться. Выяснили?
Тайм-аут затянулся, мне нужно было быстро рассказать о своих умозаключениях Вознесенскому, который выразительно гремел посудой, давая понять оставшейся в комнате Руденской, что молодые люди на кухне сервируют чай, почему-то то и дело роняя ложки на пластиковую поверхность стола.
Я еще немного потянул время, пока пил первую чашку чаю с невкусной, давно состарившейся конфетой. Я немного тугодум, говорю же: с реакцией у меня неважно, и мне нужно время, чтобы составить план разговора.
– Лидия Павловна, – наконец осторожно начал я, – а что случилось с вашим племянником Виктором? Отчего он погиб?
– Его взорвали, – спокойно ответила Руденская, но я видел, что это спокойствие достигается огромным усилием воли. – Вместе с женой, ребенком и родителями жены. В их собственном доме.
Так, вот и ответ на еще одну загадку. Кузнецов не мог смотреть на маленьких детей, отводил глаза. Неужели он сам взорвал всю свою семью, чтобы имитировать собственную смерть? Вот чудовище-то!
– Какой кошмар! – невольно вырвалось у меня.
Вообще-то я имел в виду поступок Виктора, но Лидия Павловна истолковала мои слова по-своему.
– Да, кошмар. Никто ничего не расследовал, все были уверены, что это бытовой газ в сочетании с неисправной электропроводкой. И я тоже так думала, пока год назад не приехал этот тип и не стал совать мне деньги в обмен на информацию о Витиных друзьях. Наверное, он думал, что Витя кому-то что-то опасное рассказал, и хотел найти тех, кто располагает этой опасной информацией. Разумеется, я ему ничего не сказала. Зачем навлекать на людей неприятности?
– Значит, вы и про Николая ему не сказали?
– Нет, конечно. Коленька мне как родной, не стала бы я его подставлять. Это же настоящие бандиты! Вы думаете, это они Колю убили? – тревожно спросила она. – Думаете, они его нашли в Москве?
Примерно так оно и было, они действительно нашли Кузнецова, и действительно в Москве, да только Кузнецов-то был не тот. Как же все-таки они нашли Виктора?
Я сделал вид, что не услышал вопроса, потому что не знал, как на него отвечать. Сказать правду прямо сейчас? Это может выбить Руденскую из колеи настолько, что она не сможет рассказывать, а мне нужно было узнать у нее еще очень многое.
– Значит, когда к вам приехал тот человек, вы заподозрили, что взрыв не был несчастным случаем?
– Конечно. Это же очевидно. Если Витя знал что-то опасное для бандитов, они могли с ним расправиться.
– Расскажите мне о вашем племяннике, Лидия Павловна, – попросил я. – Расскажите все, что вы о нем знаете.
– Зачем? Вы же приехали узнать о Коле. Вы клялись, что вам не нужна информация о Витеньке. Пытаетесь меня обмануть, да? Убирайтесь!
Она поднялась и жестом указала нам на дверь. Надо было спасать положение. Придется, видимо, сказать Руденской правду. Больше тянуть нельзя.
– Лидия Павловна, – очень серьезно сказал я, – мы уйдем, если вы настаиваете, но сначала посмотрите на эту фотографию. Кто на ней, как вы думаете?
Я протянул ей маленький снимок, который мне оставил Хвыля. Это была фотография из листка по учету кадров, изъятого в фирме Анташева.
Руденская бегло взглянула и тут же подняла глаза на меня.
– Это Витя. Ну и что?
– А теперь посмотрите вот это.
Я вынул из папки ксерокопию того самого листка по учету кадров, в верхнем углу которого красовалась эта же фотография. Лидия Павловна пробежала глазами по строчкам.
– Ничего не понимаю, – растерянно произнесла она. – Фотография Витина, а фамилия почему-то Кузнецов. И имя другое. И даты какие-то странные, Вити с ноября две тысячи второго года нет в живых, а здесь написано, что он с две тысячи третьего года работает… и под чужой фамилией… Что все это означает?
– Мне очень жаль, Лидия Павловна, – грустно сказал я, – но это означает, что ваш племянник до ноября нынешнего года был жив. Он не погиб при взрыве, и человек, который к вам приезжал, знал об этом и пытался найти Виктора. Вероятно, это ему удалось.
Она опустилась на стул, палка выпала из ее руки и со стуком покатилась по деревянному полу.
– Вы хотите сказать, что… что Витя все это время был жив? Что он не умер? Его не взорвали? Все эти два года я его оплакивала, а он на самом деле был жив? Это он посылал мне деньги, а не Коля? Значит, это его убили в Москве, а не Колю?
– Боюсь, что так и есть. Лидия Павловна, чьим почерком был написан адрес на конвертах с деньгами?
– Адрес был напечатан на принтере. Я не придавала этому значения… У Вити всегда был плохой почерк, корявый, и я думала, он хотел, чтобы адрес был четким, хорошо читался, чтобы путаницы не вышло…
И вот тут она расплакалась. Она не рыдала, не билась в истерике, она сидела, не пряча лица, и слезы катились по ее еще гладким щекам и капали на темное платье. Она даже не всхлипывала, только в горле что-то судорожно подрагивало.
***
– Что бы ты сделал на месте того мужика, который приезжал к Руденской? – спросил я Сашу, когда мы в электричке катили из Новокуйбышевска назад в Самару.
– Я бы начал с детского дома. То есть с интерната. Конечно, прошло больше десяти лет, но, может быть, там остались еще те, кто работал при Осипенко и Кузнецове. Они могут помнить, с кем еще Виктор был дружен, кроме Коли. Более того, они могут знать, где сейчас Кузнецов, а это важно.
Саша был прав, это действительно было важно. Кто сделал Виктору паспорт на имя Кузнецова? И почему именно на его имя, а не какое-то другое? Ответ напрашивался сам собой: Николай Кузнецов знал о проблемах друга и помог ему с документами. Может быть, он сам тоже впутался в какой-то криминал, живет по липовому паспорту, и настоящий паспорт ему уже ненужен.
– Надо ехать в Сызрань, – решил я. – Но я отпадаю сразу, завтра утром мне надо быть на службе. А ты как?
– Да я – пожалуйста, – улыбнулся Саша. – Я – птица вольная, мне достаточно позвонить и предупредить, что меня еще день не будет на работе. А могу и взять несколько дней за свой счет. У нас ведь как? Главное, чтобы полоса была в порядке, чтобы все материалы были подготовлены, а где ты проводишь рабочее время – никого не интересует. Давай я тебя провожу до аэропорта, сдам билет, переночую в Самаре и завтра прямо с утречка двинусь в Сызрань. Годится?
– Годится. Спасибо тебе.
Хорошо, что Саша взял билеты на ночной рейс, на более ранний мы бы не успели: рассказывала Рудёнская долго и подробно, показывала фотографии, на которых запечатлены были Витенька и Коленька в семь лет, в десять, в двенадцать, на качелях, в пневматическом тире, в кафе-мороженом, на крылечке детского дома – маленькие, коротко стриженные и набычившиеся; перед входом в интернат – повзрослевшие, ухмыляющиеся подростки, обнимающие друг друга за плечи.
В аэропорт мы успели вовремя, до окончания регистрации оставалось еще полчаса, Саша пошел в кассу возврата сдавать билет, а я пристроился в уголке и позвонил Светке.
– Ты котов проверяла?
– Обижаешь, – фыркнула моя подруга, у которой постоянно хранились запасные ключи от моей квартиры.
– И как они?
– Чуть с ума не сошли от радости, – гордо сообщила она. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:11 | Сообщение # 40 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 39
Все понятно, сердобольная Светка опять притащила им всякой вкуснятины. Ну как же, детки брошены на произвол судьбы, надо ж пожалеть несчастных.
– Что ты им принесла? – сердито поинтересовался я.
– Сырую телятину и отварную курицу. Ну, Игорек, не злись, я совсем чуть-чуть…
– Да я не злюсь. Просто ты их балуешь, а мне потом расхлебывать. Кошки не глупее нас с тобой, они прекрасно понимают, что вкусное лучше, чем невкусное. Они твоей телятины поедят и завтра от говядины будут нос воротить, подавай им телятину, а где я ее возьму? В нашем магазине ее не бывает, а ездить через день на рынок – я запарюсь.
– Ну ладно, ладно, не сердись, я больше не буду.
Будет. Точно знаю, что будет. Эти разговоры в пользу бедных происходят у нас со Светкой каждый раз, когда я куда-нибудь уезжаю и оставляю котов на ее попечение.
– Когда ты вернешься?
– Да я уже в аэропорту, сейчас пойду регистрироваться.
– Как съездил? Удачно? Удалось что-нибудь узнать?
– Ты даже не представляешь, насколько удачно, – совершенно искренне ответил я. – Завтра все расскажу подробно.
– Когда? – тут же спросила она. – А хочешь, я спать не лягу, приду к тебе и буду ждать, когда ты придешь? И ты мне сразу все расскажешь.
Хочу, конечно. Светка – настоящий друг, она знает, как трудно мне молчать, когда меня буквально распирает. Мне обязательно нужно поделиться, но у меня хватает ума не делиться с первым встречным, и я терплю изо всех сил, пока не представится возможность рассказать человеку близкому и доверенному, такому, как мой дружбан, старший участковый Валя Семенов или моя давняя подруга-соседка Света. Но я тоже настоящий друг и понимаю, что у Светки муж и двое детей, и будет по меньшей мере странным, чтобы не сказать неприличным, если она среди ночи вылезет из супружеской постели, оденется и отправится ко мне.
– Нет, Светик, давай лучше ты ночью будешь спать. Мне тоже надо подремать хоть пару часов перед работой. Пригласи меня завтра на обед, и я тебе все расскажу в обмен на миску похлебки.
– Договорились. Да, чуть не забыла, Боря просил тебе передать, что твоя последняя песня – просто чудо, и ты будешь последний кретин, если отдашь ее кому-нибудь на откуп. Возьми себя в руки, потрать день, сделай партитуру как следует – и станешь миллионером. У этой песни есть все шансы стать хитом по меньшей мере на несколько лет.
– Ладно, я подумаю, – пообещал я. Но думал я в самолете совсем о другом…
Итак, Виктор Осипенко. Был призван в 1994 году в десантные войска, в боевых действиях не участвовал, службу нес вполне достойно, хотя звезд с неба не хватал. Регулярно слал тетке письма из армии, из этих писем она узнавала о том, как идет служба, чему учат и как кормят в армейской столовке. Когда Витю в семнадцать лет впервые вызвали в военкомат, его, учитывая приобретенную в ПТУ специальность, приписали к автомобильным войскам и тут же дали направление в автошколу, чтобы учился водить машину и получил права. Витя сначала ходил на занятия добросовестно, но ближе к окончанию курсов закрутил роман с какой-то девушкой и плюнул на навыки вождения. Его вызвали в военкомат и строго спросили: «Будешь учиться? Будешь ходить на занятия?» Витя грубо и честно ответил: «Нет!» Девушка в тот момент была для него куда важнее. В военкомате почесали репу и махнули рукой: ну и черт с тобой, пойдешь, в воздушно-десантные войска.
Вите было все равно. В десантники он не рвался, романтика парашютов и кульбитов была ему чужда, но службы он не боялся, был рослым, проворным и сильным. Его направили в разведроту. Лидии Павловне он как-то написал, что любимая поговорка их сержанта: «У нас не обсуждают, у нас выполняют». Тетка в ответном письме попыталась что-то объяснить племяннику насчет условности и относительности этого постулата, но по последующим Витиным письмам поняла, что такая постановка вопроса его более чем устраивает. Он не любил вникать, рассуждать и оценивать, он стремился получать четкие указания и умел их добросовестно выполнять. Он был не лишен чувства юмора, и Лидия Павловна хохотала до слез, читая снабженное подробным чертежом описание «ротной Мани» – специального валика, набитого войлоком с опилками и снабженного двумя палками. Этим валиком натирали полы в казармах.
Служил Витя Осипенко в показательном полку. К ним ежемесячно приезжали проверяющие, смотрели уровень подготовки солдат, которые демонстрировали высокому начальству групповые прыжки на ходу из автомобиля с переворотом через голову и подготовку к огневому контакту, снятие часового, разминирование. В принципе, этому должны обучать каждого солдата, на самом же деле основное внимание уделялось спортсменам и тем ребятам, у кого была хорошая физподготовка. Нельзя же обучать всех поголовно, такие тренировки занимают много времени и должны проводиться ежедневно, а кто же будет полы мыть? А плац кто подметет? Спорт в полку, как выяснилось, – не основное. Основное – уборка и всяческая писанина, одним словом, много рутины и мало романтики.
Из писем племянника Руденская видела, что это его нисколько не огорчает, за романтикой он не гнался, быть первым и лучшим не стремился и вполне удовлетворялся той жизнью, которой жили «не спортсмены». Несмотря на отличные природные данные, физподготовка у него хромала, потому что какая такая особенная физподготовка может быть у детдомовского мальчишки? В спортивные секции его мама за ручку не водила, и папа над душой с секундомером не стоял. Какие железки находил вокруг себя, те и «кидал», да и то не систематически.
Через семь месяцев сержант спросил: кто хочет учиться на повара? Витя первым вскинул руку: «Я!» Его отправили на пять месяцев в учебку, после чего он сдал экзамен на четвертый разряд и вернулся в свой полк поваром. Вставать ему приходилось очень рано, ведь в четыре часа утра повар уже должен быть на кухне, зато было много свободного времени, служба «сутки через трое», и появилась возможность заниматься спортом по своему графику, чем Витя и воспользовался, развивая по совету инструктора природные данные. В спортзал ходил в основном ночью, потому что днем там шли занятия с солдатами, а ночью – полное раздолье.
На соревнования за честь полка его не посылали, а вот в учениях один раз в полгода участвовать приходилось, и вот тут физическая подготовка очень даже требовалась. Вите Осипенко на учениях нужно было сначала прыгать с парашютом как десантнику, а уж потом в качестве повара разворачивать полевую кухню. Во время последнего перед демобилизацией прыжка он налетел на скалу, разбил колено, но, несмотря на боль, вовремя занял позицию, развернул кухню и подготовил питание. Учения длятся пять-семь дней. Первые три дня Витя бегал с разбитым коленом, закусывал губу от боли, но никому не говорил, на четвертый день потерял сознание, его забрали в больницу, где он и пролежал почти месяц.
Ближе к дембелю стали делать наколки. Что это за десантник без наколок? Витя послал своей девушке в Сызрань рисунки, попросил ответить, какая ей нравится больше, какая картинка на его мощном плече будет ее радовать. Девушка ответила сухо и нейтрально: мол, ей вообще наколки не нравятся, от них за версту уголовщиной несет, но если ему хочется – пусть делает, ей все равно. Витя наколку делать не стал. Не было у него глупого честолюбия, не собирался он в дальнейшем никому демонстрировать свою причастность к элитным войскам. А может, девушку эту сильно любил.
После демобилизации Виктор в Сызрани уже не жил. Приехал к Руденской в Новокуйбышевск, дня три отъедался теткиными пирожками и кулебяками, потом съездил в Сызрань, побыл там немного и уехал ближе к Уралу, в Оренбургскую область, устроился водителем в какой-то частной лавочке, права он еще в армии получил. Чем «лавочка» занималась, Лидия Павловна толком не знала, а Витя не особенно о своей работе распространялся, но зарплату получал приличную, во всяком случае, в автопарке до ухода в армию ему платили куда меньше. Женился на хорошей девушке, нет, не на той, которая у него была до армии, на другой. У нее были славные родители, приняли Витю как родного, жили все вместе в отдельном домике в частном жилом секторе. Домик-то, конечно, доброго слова не стоил, но у Вити руки золотые, он его весь постепенно перестроил, переделал, утеплил, не домик стал, а картиночка. Тетке после армии он писал гораздо реже, поздравления к праздникам, правда, никогда не забывал прислать, а вот чтобы подробное письмо написать – нет, это уж раз в год, не чаще. Оно и понятно, у Виктора самостоятельная жизнь началась, взрослая, семейная, ребенок родился, с домом хлопоты, жена молодая, да и работу надо выполнять, так что Лидия Павловна не обижалась, все понимала. Радовалась, что у племянника-сироты все устроилось, что он теперь не один на белом свете, что здоров и благополучен. И пусть Витя писал ей подробные письма только один раз в год, зато каждый год во время отпуска обязательно приезжал в Новокуйбышевск на один-два дня, сидел безвылазно у тетки в квартире и все-все-все ей рассказывал, показывал фотографии жены, ребенка, дома. Пытался оставлять Руденской деньги, но она не брала, отказывалась категорически, уверяла, что у нее все есть и ей ничего не нужно, клятвенно обещала немедленно дать знать, если ей что-то понадобится. Виктор бегал в аптеку и закупал лекарств побольше, чтобы хватило надолго, вызывал сантехников и электриков, чтобы вот прямо сейчас, при нем, починили и привели в порядок все, что нуждается в починке, ругался с ДЭЗом из-за протекающего потолка, привез Лидии Павловне хороший телевизор с видеоприставкой и огромную коробку кассет с ее любимыми фильмами, одним словом, что мог, то делал. Вернее, мог-то он многое, но ведь Лидия Павловна не все примет, она такая.
А потом ей сообщили о том, что дом ночью взорвался и все погибли. Все до единого. И Витя, и его жена, и сынок маленький, и родители жены. Руденская на похороны приехать не сумела, она уже тогда ходила с трудом, и для такого вояжа ей нужен был попутчик, который отвез бы ее туда и обратно на машине. На Витину могилу она попала только к сороковинам. Поплакала, положила цветочки и уехала. Все. Вот таким простым и незлобивым парнем был Виктор Осипенко. Руденская уверяет, что он не любил драться и был совершенно не агрессивен. Мог он уничтожить всю свою семью, чтобы самому остаться в живых? Что-то сомнительно.
Виртуальная переписка
Одалиска – Морю, 10 мая 2004 года
Костя опять уехал. Сказал, что в Москву и, наверное, надолго. Вопрос с летним отдыхом даже не стал обсуждать.
Мне кажется, это конец. Он десять дней сидел дома и думал, может ли он без нее жить, и понял, что не может. И теперь уехал, чтобы попробовать начать новую жизнь с этой сучкой. А меня держит про запас, на всякий случай, если там что-то не заладится. Поэтому он не сказал мне, что уезжает насовсем и бросает нас, а начал плести какую-то фигню насчет того, что, дескать, не знает, когда вернется, но наверняка не раньше чем через месяц, а может быть, и через два, и через три.
Короче говоря, мне все ясно. И настроение – хоть в петлю. Лучше бы он уехал так, чтобы я наверняка знала, что к бабе, но что через неделю вернется. Что делать, Море? Как мне с этим справиться?
О.
Море – Одалиске, 12 мая 2004 года
Одалиска, ты меня огорчаешь, честное слово! Ну что за глупости? Почему ты решила, что это конец? Ты что, никогда не слыхала про длительные командировки? Да людей не то что на два-три месяца, на год отправляют, на два, на пять.
У меня тут образовалось несколько свободных часов, и я до позднего вечера перечитывала нашу с тобой переписку за последние три месяца. Должна признаться, у меня сложилось странное впечатление. То есть я сама себе показалась круглой дурой. Ты уверяешь меня, что у Константина завелась любовница, и приводишь факты, которые (будем говорить прямо) достаточно убедительны, а я изо всех сил делаю вид, что они ни о чем не говорят и все у тебя в полном порядке. Ты, наверное, думаешь, что я совсем слепая и глухая, иными словами – непроходимая и упрямая тупица, не желающая принимать очевидные вещи. Это не так, Одалиска. Просто у меня характер не такой, как у тебя. Я не могу и не умею мыслить однонаправленно, однозначно. Я занимаюсь финансовой аналитикой, и если вижу, что акции какого-то концерна падают на один пункт, я просто не имею права с ходу делать вывод о том, что концерн на пути к разорению, я должна выдвинуть все возможные гипотезы, почему котировка снизилась, найти способы их проверить, какие-то гипотезы подтвердить, какие-то опровергнуть и только после этого делать окончательное заключение. То же самое происходит у меня с оценкой житейских ситуаций. Пример? Пожалуйста. Я готова согласиться с тем, что у Кости есть дама сердца на стороне, но при этом я не готова утверждать, что его нынешняя поездка непременно связана с ней. Я вполне допускаю, что это действительно длительная командировка. Понимаешь? И так можно пройтись по каждому пункту нашей с тобой переписки. Если бы ход мыслей у меня был другим, я бы не стала финансовым аналитиком.
Я не собираюсь класть свою жизнь на то, чтобы убедить тебя в честности и верности твоего мужа, потому что совсем не знаю его. Возможно, он и в самом деле тебе изменяет. Но как твоя подруга (надеюсь, ты еще не передумала считать меня подругой?) я по мере своих скромных сил делаю все возможное, чтобы облегчить твою жизнь. Я пытаюсь настроить твои мысли таким образом, чтобы тебе легче было справиться с ситуацией. Наверное, у меня это не очень получается, но я стараюсь, делаю, что могу. И поверь мне, я не лукавлю. Если бы я оказалась в такой ситуации, в какой оказалась ты, я бы думала именно так, как советую тебе. В моей искренности можешь не сомневаться.
Обнимаю тебя, зайка моя, держись.
Море.
Одалиска – Морю, 25 мая 2004 года
Здравствуй, Море!
Я много думала над твоими словами. Кости нет уже две недели, и я поняла, что очень скучаю. И еще я поняла, что очень люблю его и буду ждать, сколько бы ни пришлось. За эти две недели я вспомнила всю-всю-всю нашу с ним жизнь, и как мы познакомились, и как он в первый раз цветы мне подарил, и как мы готовились к свадьбе, и как он ухаживал за мной, когда я носила Дашеньку, у меня была тяжелая беременность, и Костя надо мной крыльями махал, шагу лишнего ступить не давал. В общем, вспомнила все хорошее, что у нас с ним было, и на сердце так тепло стало и так… не знаю даже, как объяснить. Короче, несколько ночей не спала – ревела. Я очень его люблю и все равно буду ждать. Даже если он уехал к той бабе, я все равно буду ждать. Рано или поздно он одумается и бросит ее, или, может, она его прогонит, и он вернется. Главное – терпеливо ждать, не сдаваться и верить, что все наладится. Правда? Или я дура? Как ты думаешь, Моречко?
Твоя Одалиска.
Море – Одалиске, 1 июня 2004 года
Ну что ты, Одалисочка, какая же ты дура? Ты умница. Ты поняла самое главное: ты его любишь. Не цепляешься за мужа как за источник благосостояния, а любишь как человека, как мужчину и отца своей дочери. Это же прекрасно, что есть на свете человек, которого ты так любишь. Если бы такого человека у тебя не было, ты бы так и не узнала, что такое любить, не пережила бы все те прекрасные моменты, которые вспоминала целых две недели. А это дорогого стоит. Многие женщины начнут вспоминать, и окажется, что воспоминаний хватает только на пять минут, больше ничего светлого в их личной жизни не было. А знаешь, какое огромное количество женщин на земле вообще этого не пережили и не знают, что это такое и как это бывает? А ты – счастливая, потому что знаешь.
Будь благодарна судьбе за это знание, а заодно и Косте.
Море.
Одалиска – Морю, 10 июня 2004 года
Моречко, роднуся моя, у меня снова наступила черная полоса. Пару дней назад мне приснился Костя, как будто он с этой сучкой в красном платье сидит в ресторане, а я сижу за соседним столиком и наблюдаю за ними, но они меня почему-то не видят, хотя я сижу к Косте лицом. Они обнимаются, целуются, и я изо всех сил стараюсь, чтобы они меня увидели, мне почему-то кажется, что если Костя меня заметит, то у них сразу все кончится и он вернется, и я пытаюсь привлечь к себе внимание, громко говорить, потом вскакиваю и танцую прямо возле их столика, шлепаю Костика по затылку, а он все равно меня не замечает. И вдруг я понимаю, что все бессмысленно, что он не может меня заметить, потому что меня нет. Понимаешь? Вообще нет. Я не то умерла, не то по какой-то причине меня нет. То есть меня больше нет в его жизни. Мне так страшно стало, я проснулась в слезах и с того момента места себе не нахожу. Негодяй! Как он мог бросить меня с ребенком? Конечно, он мне все оставил, и дом, и машину с водителем, и деньги. То есть он оставил большую сумму дома и сказал, что, если еще деньги будут нужны, Вовик (водитель наш) привезет. Уж где он их возьмет, не знаю, у нас с самого начала не было принято, чтобы я такие вопросы задавала. Я вообще не знаю, сколько у Кости денег, знаю только, что на мои прихоти хватало. Я так понимаю, что зарплату Вовику он платит сам или поручил кому-то. В общем, он мне все оставил, но что мне с этим делать? Да, в доме я буду жить, на машине буду ездить, пока Вовке платят, а что мне делать, когда деньги закончатся? Я же ничего не понимаю в бизнесе, да и вообще… Дура я, надо было хоть какую-нибудь профессию получить, хоть где-нибудь поучиться, но, когда мы с Костей познакомились, мне было девятнадцать лет, и мне казалось, что теперь все. То есть моя красота будет мне гарантией, что муж меня не бросит и работать мне не придется. Да и где работать-то? В поселке – негде, здесь только коттеджи и особняки навороченные, даже транспорта нет никакого, ведь у всех есть машины. А в городе работать я не смогу, потому что если Вовке перестанут платить зарплату, то и машины не будет, как же мне добираться? Это ж тридцать километров! На будущий год Дашку надо в школу отдавать, опять же, на чем ее возить? В поселке-то школы нет, а если бы и была, я хочу, чтобы моя дочь училась в приличной школе, а не в сельской. В общем, одни вопросы кругом… Моречко, я что-то растерялась совсем. Неужели Костя меня бросил? Так не хочется в это верить, так страшно.
О.
Море – Одалиске, 19 июня 2004 года
Привет, зайка моя! Только что примчалась из аэропорта, летала с родителями в Швейцарию, укладывала отца в очередной раз в клинику. Открыла почту и прочитала твое последнее письмо. Как жаль, что меня не было несколько дней и я не смогла сразу ответить тебе! Тебе совсем плохо, Одалисочка, а я оставила тебя одну…
Я понимаю, как тебе страшно. Но мы же с тобой договорились, что будем думать о хорошем, ты сама мне написала, что любишь Костю и будешь ждать его, даже если он сейчас с другой женщиной, будешь надеяться на то, что он вернется. Я сначала похвалила тебя, потому что в тот момент была уверена, что это правильно. Но теперь я думаю немножко по-другому. Надеяться надо, это безусловно. Но нельзя, как мне кажется, строить свою жизнь только на этой надежде, потому что, если она не оправдается, будет слишком больно, да и в положении ты окажешься безвыходном. Знаешь, это как при тяжелой болезни: нужно надеяться на выздоровление, но при этом, во-первых, обязательно лечиться, а во-вторых, заранее подумать о том, как жить и что делать, если все-таки не выздоровеешь. Применительно к твоей ситуации это означает, что нужно, конечно же, верить и ждать возвращения Кости, но при этом помнить о том, что он может и не вернуться. Всякое может быть, фифти-фифти. В то же время нельзя думать только о том, что он тебя бросил и не вернется никогда, потому что на душе у тебя настанет беспроглядная темнота, а это неправильно. С беспроглядной темнотой в душе жить невозможно, то есть многие живут, конечно, но это безумно тяжело. Отсюда вывод: настраивайся на худшее, но надейся на лучшее. Вот так, одновременно, параллельно. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:12 | Сообщение # 41 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 40
Сможешь?
Море.
Одалиска – Морю, 28 июня 2004 года
Да пошел он!.. Без него проживу, не пропаду. Назло ему встану на ноги, всего добьюсь сама, пусть удавится. Что я, хуже других, что ли? Руки есть, голова тоже, ну пусть не такая гениальная, как у некоторых, но все-таки есть, нормальная голова, здоровая. И времени свободного навалом. Я, конечно, привязана к дому, если и уезжать куда-то, то только вместе с Дашкой. Можно было бы нанять няню или гувернантку, но деньги надо экономить, ведь неизвестно, даст ли Костя еще и если даст, то когда. А может, и вовсе не даст, уехал – и с концами. Ты понимаешь, какая фишка: у него есть мобильник, но в поездки Костя его не берет, то есть он мне звонит, когда считает нужным, а я его найти не могу. Наверное, у него есть еще один телефон, по которому ему могут звонить с работы, но номера он мне не давал. Так что, когда деньги кончатся, не факт, что я смогу позвонить и попросить еще. И если он сам к тому моменту звонить перестанет, я окажусь в пиковом положении.
В общем, я все это продумала, представила и поняла, что надо брать себя в руки и что-то делать. То есть получать профессию и искать работу, на которой будут платить так, чтобы я смогла жить в этом доме, содержать его и растить Дашку. При этом работа должна быть денежной, потому что содержать нужно не только дом, но и водителя с машиной, а чтобы сэкономить на водителе, нужно водить машину самой, то есть получить права, а это тоже траты. Короче, я поняла, что нужно научиться делать что-то такое, что далеко не каждый может, чтобы на эту профессию был спрос, превышающий предложение. Что ты мне посоветуешь, Моречко? Может, выучить какой-нибудь редкий иностранный язык, такой, который раньше не был востребован, а теперь нужен, потому что с этой страной быстро развиваются экономические связи? У меня к языкам есть способности, правда, я ими никогда не пользовалась, все дурака валяла и внешностью торговала, в том смысле, что на дискотеках отрывалась и парням головы морочила, мужа денежного искала, но, если взяться за ум, у меня получится, я уверена. Учебники и кассеты можно по Интернету заказать, их прямо сюда доставят, даже в город ехать не надо, и без учителя можно обойтись, конечно, будет труднее, но я справлюсь. Как ты считаешь, Море? Или у тебя есть другие профессии на примете для моего случая? Отвечай быстрее, у меня как шило в заднице, надоело сидеть на одном месте и рыдать, хочется скорее начать что-то делать для собственной жизни, руки чешутся.
Твоя Одалиска.
Море – Одалиске, 4 июля 2004 года
Вот такой ты мне нравишься, Одалиска! Молодчинка!!! Я так рада за тебя – ты не представляешь! Но внесу одну поправку: не «назло ему» и не «пусть удавится», а пусть увидит, когда вернется, что ты не совсем дура беспомощная, не клуша, способная только рыдать и биться в истерике, а вполне самостоятельная, умная, красивая женщина, волевая и сильная, с которой ребенок не пропадет, если с мужем что-то случится. Уверяю тебя, Косте это будет приятно. Мы же условились с тобой, что не только строим запасной аэродром, но и надеемся на то, что основной еще поработает. Ты не только выстраиваешь свою жизнь без Кости, но и веришь в то, что вы все-таки будете вместе. Не увлекайся одним направлением, помни о параллельности.
Что касается профессии, то я не готова дать тебе дельный совет, подожди немножко, я озадачила твоим вопросом нескольких знакомых, которые понимают в вакансиях и трудоустройстве, и жду от них ответа. Они обещали не только подумать, какой профессией можно овладеть, учитывая особенности твоей ситуации, но и разузнать, какие есть самые толковые учебники и пособия. Тогда сразу всю информацию тебе скину.
А ты пока погуляй по Интернету, заходи на самые разные сайты, почитай всякое-разное, глядишь – у тебя какие-нибудь мысли появятся. Например, поймешь, что тебе интересно и что у тебя могло бы хорошо получиться.
Целую,
Море.
Игорь Дорошин
Саша Вознесенский позвонил днем, когда я, как и обещал накануне, обедал у Светки Безрядиной и с набитым ртом повествовал о нашей поездке в Новокуйбышевск.
– Этот тип и здесь побывал, – с места в карьер начал журналист, едва услышав мой голос. – Приезжал в январе этого года. Сказал, что он друг Виктора Осипенко, что Виктор погиб, и теперь он якобы хочет собрать его друзей по интернату и устроить коллективные поминки. Там нашлись люди, которые помнят Осипенко, они заахали, заохали и назвали два имени: Николая Кузнецова и Натальи Новокрещеновой. С Кузнецовым он дружил, а с Новокрещеновой у Виктора были отношения, близкие к супружеским. Они вроде даже собирались пожениться, но его призвали в армию.
– Что-нибудь известно о Кузнецове и этой девушке? Где они сейчас?
– О Кузнецове ничего не знают, он в интернате не появлялся. Известно только, что после ПТУ работал в каком-то гараже в Чапаевске, потом в Кинели, это здесь же, в Самарской области, а позже от него никаких вестей не было. Новокрещенова, наоборот, одно время часто появлялась, навещала своих бывших воспитателей. Потом вышла замуж и переехала в Тюменскую область. Теперь ее фамилия Самойлова. В интернате говорят, что этому типу они даже ее фотографию дали.
– Лихо. В Тюменскую область не хочешь смотаться? – нахально спросил я.
– В принципе, можно. Но я подумал, может, лучше сначала в Кинель? Это близко. Попробую найти гараж, где работал Кузнецов. А вдруг там знают, где он сейчас?
– Ни в коем случае! – я почти кричал. – Ты с ума сошел? Если Кузнецов, как мы и предполагаем, помог Виктору с поддельным паспортом, то весь путь к нему должны проходить профессионалы. Это может оказаться очень опасным, ты что, не понимаешь? Кузнецов наверняка связан с криминалом, там такие хвосты могут вырасти – не приведи господь. И не вздумай туда соваться.
Мне показалось, что Саша обиделся. Ну конечно, ехать к какой-то тихой безобидной женщине – не так круто, как идти по следу опасного преступника. Конечно, Вознесенский – парень сообразительный и откровенных глупостей не наделает, но я все-таки тоже не совсем безмозглый и не могу позволить романтическому двоечнику ехать незнамо куда. Одно дело – бывшая невеста, и совсем другое – дружки по темным делишкам.
Выслушав мой подробный рассказ о встрече с Лидией Павловной Руденской, Светка, в свою очередь, отчиталась о поведении моей хвостатой банды. Оказывается, у Айсора вчера был понос. Она не стала говорить мне об этом по телефону, чтобы я не волновался. То-то я утром заметил, что он не стал есть, даже к миске не подошел, и вообще был каким-то меланхоличным. Я думал, он просто не в настроении, а он, оказывается, приболел. Надо будет забежать в аптеку за лекарством и вечером попытаться всунуть ему в пасть таблетку. Вообще-то я опытный кошатник, но даже я не могу самостоятельно давать Айсору лекарства. Любому из моих котов я могу даже сделать укол без посторонней помощи, только не черному, как преступные замыслы, Айсору. Придется прибегнуть к помощи Светки, Айсор у нее в руках млеет и как-то вяло реагирует на опасность.
– Зачем ждать вечера? Давай сейчас заскочим и все сделаем, – предложила моя соседка. – Вечером мы с Борей идем на юбилей, тебе придется ждать, пока я вернусь, а это будет не раньше часа ночи.
До часу ночи я, пожалуй, не доживу, и так почти не спал.
– Мне еще в аптеку надо зайти, у меня лекарства нет, – виновато сказал я.
– У меня есть.
Светка вынула из аптечки конвалюту с таблетками. Хорошо, что котов лечат человеческими лекарствами. Если у меня, безалаберного, чего-то нет, то у Светки обязательно найдется, будь то нотная бумага или средство от кошачьего поноса.
– Доедай быстренько, и пойдем, – скомандовала она, складывая в мойку грязную посуду.
Все оказалось несколько хуже, чем я предполагал. Дома я обнаружил, что у Айсора действительно понос, причем приличный, и рвота. Я не стал обольщаться его болезненным состоянием, ибо многократно проверено: никакая болезнь не ослабляет силы его кошачьего сопротивления. Парень он тренированный, спортивный, физическую форму поддерживает исправно, в чем я неоднократно убеждался, просматривая видеозаписи. Как только я покидаю квартиру, он мчится в ту комнату, где у меня стоят тренажеры, и начинает вытворять нечто немыслимое, выделывая замысловатые пируэты и прыгая с комплексной доски на беговую дорожку, с дорожки – на сиденье велоэргометра, оттуда снова на доску. Особой его любовью пользуется штанга, на которой он пытается изображать канатоходца, впрочем, пока безуспешно. Почему-то Айсор решил, что играть в комнате с тренажерами ему нельзя, и никогда не делает этого в моем присутствии, зато, когда я ухожу, отрывается по полной программе. Так что как бы он ни был болен, но если ему чего-то не хочется – его фиг удержишь или заставишь. Вырывается он своим мускулистым телом с таким первобытным отчаянием, как будто его собираются поджаривать живьем на открытом огне. В природе, конечно, существует такая пластмассовая конструкция под названием «таблеткодаватель», но, чтобы ею воспользоваться, нужно заставить кота открыть пасть, а вот это как раз и представляет главную трудность. Беда в том, что Айсор почему-то отлично вычленяет сей агрегат из окружающих предметов, прекрасно помнит, для чего он нужен, и обмануть его никак не удается. При любой другой болезни я просто закатываю таблетки в кусочки чего-нибудь вкусного, и все проходит без сучка и задоринки, но, когда кот ничего не ест, этот фокус проваливается с треском. Даже запрещенный для кошек карбонад, который все мои зверята обожают до обморока, его не воодушевляет. Пришлось прибегнуть к абсолютно садистскому, но давно опробованному и хорошо отработанному способу: Светка в моем старом толстом свитере с длинными рукавами садится на стул, надевает перчатки, кладет на колени плед и одной рукой нежно почесывает Айсору грудку. Когда он расслабляется и теряет бдительность, она другой рукой не резко, но довольно сильно тянет его за хвост. Кот раскрывает пасть, чтобы возмущенно мяукнуть, и в этот момент я щелчком большого и среднего пальца вбрасываю таблетку, стараясь попасть поглубже, на корень языка, иначе Айсор ее немедленно выплюнет. Операция требует изрядной сноровки и точности движений, но мы со Светкой натренировались. Конечно, Айсору это не нравится, он начинает вырываться и царапаться, но тут мы во всеоружии, Светкины руки и колени надежно защищены.
Вечером, после работы, мне предстояла встреча с Иваном Хвылей, которому согласно нашей договоренности я должен был немедленно докладывать любую информацию о Николае Кузнецове.
На этот раз он предложил мне приехать к нему в отдел. Кабинетик у Хвыли был крошечным, но на три стола, которые в совокупности занимали процентов девяносто всей площади. Иван был один. Когда я пришел, он запер дверь, включил электрический чайник и достал блокнот. Я тоже достал свой блокнот, чтобы при рассказе ничего не упустить.
– Ишь ты, – он задумчиво почесал шариковой ручкой где-то за ухом, – по таким раскладам выходит, что целью преступника и в самом деле мог быть Кузнецов или как его там… Осипенко. Надо бы в интернат съездить, поспрашивать…
Как это называется? «Вилка»? Вот это она и есть. Промолчать? Если туда поедет кто-нибудь из оперативников, все равно узнают, что там был Вознесенский, и я выйду из доверия раз и навсегда. Признаться, что отправил туда Сашу? Хвыля меня убьет и будет прав. Мы с ним договаривались о том, что я попробую накопать что-нибудь о Кузнецове, а вовсе не о том, что в расследовании будет принимать участие журналист, да еще не вместе со мной, а самостоятельно.
– Я съездил. Время вчера было, я как раз успел, – соврал я, не моргнув глазом,
– А чего ж молчишь? – подозрительно прищурился Иван.
– Для эффекта. Хотел, чтобы получилось неожиданно. Типа, кролика из шляпы достать.
Он неодобрительно скривился.
– Фокусник, блин… И что там, в интернате?
– Туда, оказывается, в конце прошлого года приезжал некий молодой человек и пытался выяснить под благовидным предлогом, с кем Виктор Осипенко дружил в юности. Ему назвали Колю Кузнецова и Наташу Новокрещенову, в замужестве Самойлову. И даже дали фотографию Самойловой.
Хвыля быстро записывал имена и фамилии в блокнот.
– Известно, где их искать? – спросил он, не поднимая головы.
– Про Кузнецова известно только первое после ПТУ место работы, в интернате есть документ о том, куда трудоустроен воспитанник. Потом он переехал, говорят, что в Кинель, но это неточно, и неизвестно, на каком предприятии он работал, а сам он больше не объявлялся. Самойлова проживает в Тюменской области. Слушай, у меня в Тюмени хороший товарищ есть, можно его попросить, чтобы он ее нашел и поспрашивал, не приезжали ли к ней с расспросами про Осипенко и Кузнецова. Ну, чтобы вашим ребятам не мотаться. И потом, версия пока сырая, следователь о ней ничего не знает, так что ни вас официально послать в командировку, ни в Тюмень запрос отправить он не может. А так сделаем все на дружеской ноге. Ты как?
– Да, в принципе, можно, – он снова почесал ручкой за ухом. – А твой товарищ кто? Из наших?
– Нет, журналист.
Наконец-то мне удалось не солгать. Я гордился собой.
– Да он нормальный парень, – заторопился я, увидев гримасу недоверия на лице Хвыли, – лишнего не наболтает и глупостей не наделает, проверено. Только ему надо немножко помочь, ну, позвонить кому-нибудь в Тюменское областное управление, чтобы пробили по адресному Самойлову, прибывшую из города Сызрани Самарской области. А дальше он все сам сделает.
– Да это-то не вопрос, позвоню, у меня там кореш по школе милиции служит. Ладно, уговорил, Дорошин. Назови-ка мне еще раз тот город в Оренбургской области, где работал и погиб Осипенко.
Я назвал.
– Попробую узнать, как там с бандитами дело обстоит, – пояснил Иван, делая очередную запись. – Может, он с местными деятелями чего-то не поделил. И потом, надо будет на его бывшей работе поспрашивать, там могут знать, были ли у него с кем-то конфликтные отношения. Чует мое сердце, придется следователю признаваться, по таким вопросам надо самим ездить, на чужих надежды нет никакой.
Я пожал плечами. * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:13 | Сообщение # 42 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 41
– Ну и признайся, что тут такого? Версия хоть и сырая, но материала под нее более чем достаточно. Да одного факта, что Кузнецов вовсе не Кузнецов и жил по поддельным документам, уже достаточно, чтобы следак возбудился.
– Ага. Это нам с тобой, Дорошин, достаточно, а со следаком нам в этот раз сильно не повезло. Кино такое есть «Тупой и еще тупее», видел?
– Видеть не видел, но название слышал.
– Вот это как раз тот случай. Он считает, что убить хотели Аллу, и сдвинуть его с этой точки даже бульдозером невозможно. Чуть слово скажешь – сразу в позу становится и орать начинает: «Я процессуальное лицо! Я один принимаю решения по делу!» Больной на всю голову. Ладно, придумаю что-нибудь, начальник у меня – нормальный мужик, может, с ним договорюсь как-нибудь.
Мы допили крепкий сладкий чай, и я собрался уходить. Иван пообещал на следующий день сообщить мне координаты его приятеля в Тюменском областном управлении, к которому может обратиться за помощью мой знакомый журналист, и на прощание протянул руку:
– Спасибо тебе, Дорошин. Ты очень толковую информашку раздобыл. Если нам удастся это направление раскрутить, будет просто супер. Еще раз спасибо.
Да пожалуйста. Не об деле, как говорится, радеем, а исключительно об собственном животе. О своей семье, иными словами.
***
Вид плачущего ребенка действует на меня, как мулета на разъяренного быка. Если в этот момент спросить меня: «В чем смысл твоей жизни, Игорь Дорошин? Зачем ты топчешь эту землю, небо коптишь?», я отвечу не задумываясь: чтобы дети не плакали. И старики тоже. По крайней мере, на моем участке.
Десятилетняя девочка плакала так горько, что я готов был без суда и следствия порвать на мелкие части того, кто ее обидел.
Мне позвонила ее мама и срывающимся от гнева голосом прокричала, что ее дочку избили и ограбили в подъезде, возле лифта, какие-то парни. Эту семью я не знал, не было случая познакомиться ближе, но моя визитка с номерами служебного, домашнего и мобильного телефонов была в каждой квартире. Я сам их разносил по адресам и либо вручал лично, либо бросал в почтовый ящик.
Разумеется, я тут же примчался. На явный криминал ситуация не тянула. Оказалось, что девочку толкнули, правда, довольно сильно, а когда она упала, вырвали рюкзачок и убежали. В рюкзачке не было ничего ценного настолько, чтобы можно было говорить о статье Уголовного кодекса. Учебники, тетрадки, ручки-карандашики, сменная обувь, кошелечек с несколькими десятирублевыми купюрами – мама утром дала на мороженое и на жевательную резинку. Рюкзачок сам по себе был дорогим, фирменным, ярким, да и одета девочка не бедненько, так что любители поживиться за счет маленьких и слабых рассчитывали, вероятно, и на мобильный телефон, и на то, что карманных денег в кошельке окажется побольше. Возможно, они нацеливались на ключи от квартиры, которыми собирались воспользоваться уже на следующий день, пока хозяева не сменили замок. По формальным признакам имел место чистой воды грабеж, совершенный группой лиц, то есть при отягчающих обстоятельствах. Но то по формальным, а на самом деле… Любой следователь посчитает эти действия не грабежом, а хулиганством, причем мелким, благо уголовное право дает для этого все возможности, и откажет в возбуждении дела уже на этом основании. А если учесть личность грабителей, которые – голову даю на отсечение – окажутся малолетними, то есть не достигшими возраста уголовной ответственности, то никому ничего не будет, даже если кого-то и найдут. Но ведь не найдут, это точно. Да и искать не станут, это тоже точно. А я найду. И это не менее точно.
– Ты их хорошо запомнила? – спросил я девочку, жавшуюся к матери.
Та зарыдала еще отчаяйнее, а мать метнула в меня испепеляющий взгляд.
– Перестаньте терзать ребенка, вы что, не видите, в каком она состоянии?! Она не может сейчас отвечать на ваши вопросы.
Ну само собой. Интересно, зачем же она меня вызывала, если не хочет, чтобы девочка со мной разговаривала? Может, она думала, что вместе со мной примчится следственно-оперативная группа в полном составе, включая криминалистов и кинологов с собаками, развернется активная работа, по всему городу объявят «Перехват», собака возьмет след, и уже через пятнадцать минут злоумышленники будут схвачены? И все это без участия обиженной и перепуганной девочки. Хорошо бы, да только так не бывает.
Мамаша (при всем моем уважении и сочувствии к ней) мне мешала. Во-первых, она неосознанно делала все для того, чтобы ребенок чувствовал себя еще более несчастным. Во-вторых, она не давала мне получить необходимые сведения. Куда бы ее деть, эту дамочку?
– Я знаете о чем вас попрошу? – со строгим и деловым видом произнес я, доставая свой неизменный блокнот. – Возьмите свою записную книжку и тщательно перепишите мне вот сюда все данные об учителях, работающих в школе, где учится ваша дочь, и о родителях, которых вы знаете. Я уверен, что вашу Юлечку выследили прямо от школы, это кто-то из ребят, которые там учатся. Мне нужно немедленно начать наводить справки обо всех подростках из группы риска. Будьте так любезны.
Я протянул ей блокнот с таким видом, что ей даже в голову не пришло отказаться. Она отпустила девочку и отправилась искать не то записную книжку, не то ежедневник, а я тут же воспользовался моментом. Присел на корточки и протянул руки к всхлипывающей Юле.
– Иди сюда, моя хорошая, – ласково сказал я. – Я никому не позволю тебя обижать. Не надо плакать, успокойся. Я всех найду, обещаю тебе. И никто тебя больше не тронет. Я теперь буду тебя защищать.
Она сделала неуверенный шаг в мою сторону и вдруг робко улыбнулась.
– Вас как зовут?
– Игорь Владимирович. Можно просто дядей Игорем называть, если хочешь.
– А вдруг они меня завтра по дороге в школу встретят? Я их боюсь.
– А мы попросим твоего папу, чтобы он тебя утром проводил.
– А из школы как же? Мама и папа на работе, я одна прихожу. А потом я еще на английский хожу к учительнице домой.
– Тогда я сам буду тебя встречать и водить на английский, пока не поймаю тех, кто тебя обидел. Если я буду рядом, не будешь бояться?
– Нет, – ее улыбка стала свободнее. – Вы всегда-всегда будете со мной ходить?
– Нет, Юлечка, всегда-всегда не получится. Не хочу тебя обманывать. А вдруг еще какую-нибудь девочку обидят? Мне ведь и ее защищать нужно будет. Но одно я тебе обещаю твердо: я найду тех ребят, которые тебя ударили и рюкзачок отобрали, и поговорю с ними так, что они к тебе на километр не подойдут. И до тех пор, пока я этого не сделаю, ты никуда не будешь ходить одна, это ты должна мне пообещать. Я хочу быть уверен, что ты всегда под защитой. Рядом будут или мама с папой, или я сам. Твоя безопасность будет для меня самым главным делом. А теперь расскажи мне все подробно. Сколько их было? Как выглядели? Как были одеты? Что было у них в руках?
Юля нахмурилась и принялась рассказывать. Приблизительно со второй фразы я начал догадываться, кто бы это мог быть, а когда дослушал до конца – сомнений не оставалось. Слава богу, неблагополучных подростков на своем участке я знаю всех не только в лицо, но и по повадкам. Вообще-то это не совсем моя работа, для этого есть инспектор по делам несовершеннолетних, но она у нас, как говорится, мышей не давит, то есть старается, конечно, как может, только может-то она как-то не очень. Мои опасения подтверждались, речь действительно шла о пацанах, которых по возрасту привлекать к ответственности было нельзя. Но ничего, я знаю рычаги, на которые нужно надавить, чтобы шаловливые детки выстроились, вытянувшись в струнку, и дышали только по команде. Пакостили они уже не в первый раз, и до сих пор я обходился мягкими мерами, ограничиваясь беседами с их родителями. Это помогало на несколько месяцев, потом вожжи отпускались и ребятки бежали на свободу. На сей раз я буду действовать жестко. И черт с ним, что мои действия будут так же далеки от предписанных законом, как Луна от Земли. По закону я должен вести душеспасительные беседы и писать представления в инспекцию по делам несовершеннолетних. Помогает, как мертвому припарки.
Девочка закончила рассказывать и снова расплакалась. От страшного воспоминания, от обиды, от жалости к себе самой и к своему любимому красивому рюкзачку. И пусть ее горе было малышовым, то есть совсем смешным по нашим взрослым меркам, но для нее это было настоящее горе. Она плакала, прижавшись личиком к моей форменной куртке, а я гладил ее по волосам и шептал в маленькое трогательное ушко слова утешения. Я говорил, что понимаю, как ей горько, и как ей страшно, и как больно, и обещал, что сделаю все, чтобы это не повторилось.
– Ну вот, ребенок опять плачет!
Я и не заметил, как рядом появилась Юдина мама.
– Зачем вы ее травмируете?! Как вы смеете доводить ребенка до слез? Милиция называется! Да вы хуже бандитов! У вас сердца нет!
Вот тут она ошибалась. Как раз сердце-то у меня было. И я совершенно точно знал, что человеку, которого обидели, нужно дать поплакать на чьем-нибудь плече. Обязательно нужно. Пусть он плачет, а кто-то его утешает и говорит, что понимает, как ему больно. Все слова о том, что это ерунда, и не нужно из-за этого расстраиваться, что ничего страшного не произошло, что главное – жив остался, – все эти слова будут сказаны потом. После. А в первый момент главное – подставить плечо, в которое можно выплакаться. Для этого я и работаю на своем участке. Мне плевать на организации, не соблюдающие какие-то там правила и нормы, мне плевать на мигрантов, проживающих на моей территории без регистрации. Но я считаю, что общество, которое равнодушно проходит мимо обиженных стариков и детей, мимо слабых и беззащитных, нуждающихся в утешении и моральной поддержке, – такое общество недостойно называться человеческим. Может быть, я ошибаюсь, и вы имеете право со мной не согласиться.
Через полчаса я входил в маленький магазинчик, владелец которого был двоюродным братом человека, контролирующего всю мелкую торговлю в нашем районе, в том числе, разумеется, и на моем участке. Надо ли говорить, что никакой регистрации у него не было и что санитарные нормы в этом магазинчике соблюдались весьма и весьма условно. О наличии настоящих, а не поддельных сертификатов на продукты, которыми тут торговали, тоже можно было только мечтать. Изложение проблемы заняло минут десять, владелец магазинчика был парнем сметливым, обиженную девочку искренне жалел, а проблем с налоговой, санитарной, торговой и множеством других инспекций не хотел.
– Только без рук, – в сто двадцать восьмой раз повторил я. – Детей бить нельзя. На это никто глаза не закроет.
– Не волнуйся, начальник, – сверкнул золотой фиксой торговец, – все сделаем как надо. Ребенка обидеть! Девочку! Да они от страха забудут, как родную маму зовут.
– Обещаешь?
– Клянусь! Хлебом клянусь.
Ну и славно. Да, с законом я не особо дружу. Но что ж поделать, если в нашей стране такие законы, с которыми дружить невозможно, а порой и просто противно.
Хан
– Ну, светлая память.
Валера Долгушин поднял рюмку и залпом выпил. Хан тоже выпил. За светлую память Андрюхи Полякова, погибшего при странных и до конца не установленных обстоятельствах в Оренбургской области, куда он поехал в служебную командировку, когда разрабатывал группировку Лебедева-Ворона. Они дружили много лет – Ханлар Алекперов, Валера Долгушин и Андрей Поляков. Хан с Андреем работали в одном подразделении, Долгушин – в другом, занимался наружным наблюдением, таких, как он, в милицейской среде называли «топальщиками» или «топтунами». С тех пор, как погиб Андрей, прошло почти три года, и все это время Хан старался, как мог, глаз не спускать с группировки Ворона. Собирал материал по крупицам, осторожно, исподволь, чтобы не засветиться не только перед бандитами, но и перед теми ментами, которые их крышевали. Ворон и его группировка стали для Хана делом жизненно важным. Правда, в последнее время он из-за Оксаны и Аркадия дело это почти совсем забросил, мало что по нему делал, но не забывал о нем.
Сегодня день рождения Андрюхи, и они с Валерой, как обычно, собрались помянуть его и выпить.
– Как у тебя с Оксаной? – спросил Долгушин, хрустя огурцом, порезанным толстыми кусками. – Наладилось?
Хан отрицательно помотал головой.
– Не понимаю я тебя, Хан. Чего ты ждешь-то? Чтобы там все зашло так далеко, что уже ничего сделать нельзя будет? Что там происходит?
– Аркадий дом покупает в Подмосковье, – уныло сообщил Хан. – Хочет часть бизнеса перевести в Россию и жить здесь подолгу. Не знаю я, Валера, что делать. Извелся весь, работать не могу. Дышать не могу. Жить не могу. Если Ксанка снова меня бросит…
– Ага, а ты сиди и дожидайся, пока она тебя бросит. Думаешь, там все так далеко зашло? * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:14 | Сообщение # 43 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 42
– Да я понятию не имею, куда оно зашло. Я ж на их свиданиях не присутствую. Правда, они встречаются всегда при Мишке, так что… Не знаю я, Валер, правда, не знаю.
– Слушай, да ты мент или кто? – возмутился Долгушин. – Давай наливай, махнем еще по одной.
Они торопливо выпили по рюмке, закусили бутербродами с ветчиной.
– Давай я попрошу ребят, пущу за Оксаной наружку, мне по дружбе сделают без проблем. Надо же знать, в конце концов, чем она с твоим Аркадием занимается, о чем разговаривает. Может, они уже планов насчет совместной жизни понастроили – громадье, а ты сидишь тут и кукуешь. Хочешь, прямо сейчас позвоню?
Долгушин потянулся к телефону, но Хан перехватил его руку.
– Не надо, Валера, глупости это.
– Почему глупости? Знаешь, как говорят умные люди? «Осведомлен – значит, вооружен». Правду надо знать всегда.
– Не надо, – твердо повторил Хан. – Во-первых, умные люди говорят не так.
– А как?
– Предупрежден – значит, вооружен. Предупрежден, а не осведомлен.
– Ну и в чем разница?
– В том, что я и так предупрежден. Я прекрасно понимаю опасность, которая исходит от появления Аркадия. А быть осведомленным, то есть знать детали, мне ни к чему. Это их личное, интимное дело, и влезать в него я не считаю для себя возможным.
– Никогда не думал, что ты такой чистоплюй, – неодобрительно произнес Долгушин. – Вот сколько лет тебя знаю, а не подозревал за тобой этой слабости. Ты же простой российский мент, а не аристократ вшивый. Вот и надо быть проще. Наливай.
Хан разлил водку, опрокинул в себя содержимое рюмки. Хмель не брал его, и он досадовал на то, что не может хоть ненадолго избавиться от боли.
– Это не слабость, – возразил он другу, беря новый бутерброд. – Это уважение к человеку. И это во-вторых. Все, закрыли тему. Лучше расскажи, как у тебя на любовном фронте дела обстоят. Удалось тебе избавиться от той дурочки, которая на тебе висела?
– Ой, не напоминай, – Долгушин затряс головой и стал похож на вышедшего из воды и отряхивающегося ньюфаундленда. – Столько сцен пришлось пережить – жуть малиновая. Но зато теперь все. Теперь я на некоторое время всецело принадлежу своей законной супруге Елене, которая, кстати, собрала нам с тобой эти бутерброды, велела выпить рюмку за нее, поскольку она не может присутствовать, и передавала тебе горячий привет и нежный поцелуй.
– Я рад за тебя.
– А уж как я-то рад! Слушай, Хан, у меня к тебе есть деловое предложение. Надо одному человечку помочь.
Хан насторожился. Вообще-то за другом Валерой нечистоплотный протекционизм не замечался, но ведь они не виделись почти два месяца, а за два месяца много чего могло случиться. Люди меняются так быстро…
– Да не напрягайся ты, – засмеялся Долгушин, – поступиться служебным долгом я тебя не прошу. Просто на меня вышел один знакомый опер, у них висит двойное убийство, и концы тянутся в Оренбургскую область. Они предлагают тебе обменяться информацией, глядишь, у вас вместе картинка и нарисуется. Ты же про оренбургских бандитов все знаешь.
– Ну, во-первых, не про всех оренбургских, а только про одну конкретную группировку из одного конкретного города. А во-вторых, я и про них не все знаю. В последние месяцы я их как-то упустил, почти никакой информации не получал.
– Так я не понял, – обиженно сказал Долгушин. – Ты что, отказываешься с ним встречаться?
– Нет, – вздохнул Хан. – Не отказываюсь. Встречусь. Давай еще по одной.
– Поехали, – согласился Долгушин.
Домой Хан пришел во втором часу ночи. Еще с улицы он увидел, что в спальне и в гостиной горит свет. Оксана не спит, ждет его. Зачем? Почему она не легла? Ждет для решающего разговора? Собирается объявить ему, что уходит? Вот оно как. Значит, сегодня. Дождался.
Жена вышла в прихожую, едва он открыл дверь.
– Ты выпил?
В голосе ее Хан не уловил ни упрека, ни неудовольствия. Она задала вопрос таким же тоном, каким спросила бы: «Есть будешь?»
– Да, выпил. Сегодня день рождения Андрюхи.
– Да, конечно, – Оксана виновато улыбнулась. – Прости, я забыла. Раздевайся, что ж ты в куртке стоишь.
Хан послушно разделся, снял ботинки, прошел в комнату и сразу увидел включенный ноутбук. До его прихода она сидела за компьютером и снова писала письмо Аркадию. О чем? Наверное, Оксана волнуется перед решающим разговором, не знает, как сказать мужу о своем уходе, пытается собраться с силами, а Аркадий ее подбадривает, подсказывает нужные слова и все такое. Господи, как тяжело! Наверное, то же самое чувствуют осужденные перед казнью.
– Хан, – Оксана подошла сзади и легко тронула мужа за плечо, – присядь, мне нужно с тобой поговорить.
Ну вот. Вот и все. Сейчас она скажет то, чего он так боялся все эти месяцы, и потом… Даже думать не хочется о том, что будет потом.
– Не возражаешь, если я постою? – каким-то деревянным голосом спросил Хан. – Насиделся за день. Да и в машине…
– Ты приехал на такси?
– Нет, на своей. А что?
– Тогда я скажу тебе две вещи, хотя сначала собиралась сказать всего одну.
Она села на диван, выпрямила спину и положила руки на колени, как примерная ученица.
– Я прошу тебя, Хан, не садиться за руль, когда ты в таком состоянии. Ты выглядишь совершенно трезвым, у тебя ясный взгляд и нормальная речь, но я знаю тебя много лет и вижу, что выпил ты много. Я прошу тебя. Пожалуйста. Дай мне слово.
– Даю, – машинально ответил Хан. Сейчас он мог бы дать Оксане любое слово, пообещать все, что угодно, ведь выполнять все равно не придется, если они больше не будут жить вместе. – Это первая вещь, которую ты собиралась сказать?
– Нет, вторая. Но первая из нее плавно вытекает.
– Что-то я не понял…
– Хан, я люблю тебя. И я не хочу тебя потерять. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я прекрасно вижу, в каком состоянии ты пребываешь последнее время, и понимаю, что это из-за Аркадия. Так вот, я хочу тебе сказать, что никогда не совершаю дважды одни и те же ошибки. Однажды я уже уходила от тебя. Второй раз этого не случится. Ты можешь верить мне или не верить, ты имеешь право ревновать, но ты должен знать: я люблю тебя и бросать тебя не собираюсь. Я просто хочу, чтобы у Мишки было два отца, один – родной, а другой – умный и порядочный. Разве это плохо?
Хан попытался сглотнуть комок, который внезапно разбух где-то в горле.
– Не знаю. Наверное, ничего плохого в этом нет.
Он слышал свой голос и удивлялся тому, что не узнает его.
– Вот и хорошо, – Оксана улыбнулась. – Ужинать будешь?
– Буду.
Еще пять минут назад при мысли о еде Хана начинало подташнивать, но сейчас он готов был съесть все, что ему предложат. Оксана выключила компьютер, и они пошли на кухню.
– Суп будешь? * * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:15 | Сообщение # 44 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 43
– Буду.
– А отбивные с картошкой?
– Тоже буду.
– Не лопнешь? – лукаво усмехнулась она.
– Не должен. Во всяком случае, постараюсь.
Застрявший в горле комок наконец сглотнулся, и Хан начал узнавать собственный голос. Сковывавшее его напряжение понемногу ослабевало, и он почувствовал, как руки, еще несколько минут назад ледяные, стали теплыми.
– Ксюша…
– Да?
Она обернулась, такая домашняя, со сковородкой в одной руке и масленкой – в другой. Такая родная, такая любимая.
– Ты с кем-то переписываешься по электронке?
Лицо ее залилось румянцем. Она ответила не сразу, отвернулась и принялась деловито разогревать еду. Хан почувствовал неладное. Почему она не ответила? Неужели это все-таки Аркадий? И все ее cлова, которые она только что произнесла, – ложь, ловкий маневр?
– Ксюша, пойми меня правильно, я не собираюсь лезть тебе в душу и уличать в чем-то, просто я заметил, что ты… ну, ты этим занимаешься, когда меня нет или когда я сплю… Создается такое впечатление, что ты хочешь от меня что-то скрыть. Я не спрашиваю, что именно, просто мы всегда были откровенны друг с другом, и ты должна знать, что я это замечаю и мне это неприятно.
– Хан, я скажу тебе правду, только дай слово, что не будешь ругаться.
– Даю слово.
– Понимаешь… Господи, ну как тебе объяснить…
Точно. Она общается с Аркадием. И теперь ищет более или менее сносные объяснения, которые удовлетворили бы мужа и не обидели его. Значит, все ложь. И сейчас боль вернется снова и будет еще сильнее.
– Хан, я старею, – выпалила Оксана. – Мне уже далеко не двадцать пять.
– Нетрудно догадаться, – недобро усмехнулся он. – Мы с тобой бывшие одноклассники, стало быть – ровесники.
– Не смейся, пожалуйста. У меня морщины, у меня появился второй подбородок, талия заплыла совсем, а помнишь, какая она у меня была? Я хочу хорошо выглядеть, я хочу нравиться тебе…
– Ты и так мне нравишься, – перебил Хан.
– Нет, не так. Просто ты пока еще любишь меня и ничего не замечаешь, но настанет момент, когда ты обратишь внимание на более молодую женщину и начнешь нас сравнивать. Вот тогда ты все и заметишь.
– Чушь! Ерунда какая-то! Ты всегда будешь мне нравиться.
– Не зарекайся. И потом, может быть, тебе я и нравлюсь, но я не нравлюсь себе. В общем, я решила сделать пластику.
– Что ты решила?! Ты что, с ума сошла?
– Хан, пожалуйста… Женщине важно самоощущение, ей хочется чувствовать себя молодой и привлекательной. Может быть, я дура, но что поделаешь, если мне для душевного спокойствия нужно не чувствовать себя старой.
– Ксана…
– Погоди, не перебивай меня. Я понимаю, что пластика – дело серьезное, рискованное и очень дорогое, если делать в хорошей клинике. Я брожу по Интернету, ищу разные материалы, собираю информацию, сравниваю. Нашла сайт, на котором женщины общаются по проблемам косметологии, в том числе хирургической, и я с ними переписываюсь, стараюсь узнать, какие есть операции, какие процедуры, косметические средства, аппараты, какие цены на все это. Может быть, можно обойтись и без операции.
– Господи, Ксюша, – простонал Хан, – ну почему ты мне сразу не сказала? Зачем эти ночные посиделки в обществе незнакомых тебе теток, которых ты в глаза не видела, которые наврут тебе с три короба, и ты даже не спросишь с них за обман. Я мог бы устроить тебе консультацию у самых лучших косметологов и пластических хирургов, если уж тебе так приспичило омолодиться. Почему надо было скрывать это от меня?
– Ну… мне было неловко. Я стеснялась.
Он встал и обнял жену.
– Ты дурочка, да?
– Да, – покорно кивнула она, утыкаясь в его плечо.
– Ты понимаешь, что я тебя люблю всю жизнь и буду любить, как бы ты ни выглядела?
– Понимаю. Но мне же хочется…
– Да ради бога, Ксюша. Разве я против? Если тебе от этого лучше – делай. Только не надо меня стесняться, ладно? Не надо скрывать от меня такую ерунду. А то я уж начал было думать, что у тебя появился любовник.
Она резко отстранилась, глаза ее расширились и посветлели.
– Как ты сказал? У меня – любовник? Да как у тебя язык повернулся такое ляпнуть! Ты что, всерьез думаешь, что я могу тебе изменять?
– Нет, всерьез не могу, – с улыбкой ответил Хан. – Могу только в шутку. Ну а что я должен был думать, видя, как ты с кем-то переписываешься тайком от меня? Я – нормальный мужик, мне мысль о твоей пластике в голову прийти не может в принципе. Понимаешь? Я мог бы выстроить три тысячи предположений, а до пластики не додумался бы. По-моему, на плите что-то горит.
– Отбивные!
Оксана вырвалась из его объятий и метнулась к плите.
– Хорошо, что у тебя такое тонкое обоняние, – с облегчением произнесла она, переворачивая мясо на сковороде. – Мясо не пригорело, только собиралось, а ты уже запах почуял. Садись, я наливаю суп.
Хан съел большую тарелку горячего супа и две отбивные с изрядной порцией картофельного пюре. В этот момент алкоголь «догнал» его, смертельно захотелось спать, уснуть прямо здесь, на кухне, положив руки на стол и уткнувшись в них головой. Но он сделал над собой усилие, принял душ и улегся, как положено, в постель. К моменту, когда Оксана вошла в спальню, он спал как убитый.
Ему снились счастливые сны.
Виртуальная переписка
Одалиска – Морю, 21 июля 2004 года
Моречко, меня снова одолели сны. Несколько дней подряд снится Костя, как будто он возвращается, и мы так хорошо встречаемся, он такой радостный, веселый, так любит меня и Дашеньку, и во сне я думаю, что у нас все хорошо и вообще ничего плохого не было, сердце разрывается от любви к нему, и мне так сладко, так радостно, а все эти заморочки с его отъездами и с той бабой просто мне приснились. Потом я просыпаюсь и понимаю, что все наоборот, что все плохое было и есть на самом деле, а все это счастье мне просто приснилось… И так мне тяжко, так грустно, так невыносимо – передать невозможно.
Наверное, это называется «умирать от ревности». Я и вправду чувствую, что умираю. Меня поддерживает только надежда на то, что он вернется. Знаешь, я поняла, что не смогу жить, если не буду видеть его, прикасаться к нему, разговаривать с ним. Он мне нужен как воздух. Я раньше, когда читала про это в книжках, думала – фигня какая-то, как это человек может быть нужен как воздух, так не бывает. Оказывается, бывает. Со мной вот случилось, и я теперь не знаю, как жить без Кости. Он звонит мне нерегулярно, когда через день, а когда и раз в неделю, но дольше чем на неделю не пропадает, говорит, что дел очень много, никак не получается их разрулить, и когда вернется – неизвестно. Ну как это можно: звонить раз в неделю, когда у тебя дома маленький ребенок? Да любой нормальный муж звонил бы каждый день, и работа тут ни при чем, при любой занятости можно выкроить пять минут, чтобы позвонить и узнать, все ли в порядке, здоров ли ребенок, да и про жену поинтересоваться не грех, жена все-таки, а не чужая тетка. Нет, тут дело не в работе, а в бабе, от которой Костя совсем голову потерял, даже про нас с Дашкой забывает. Откуда звонит – непонятно, может, и вправду из Москвы, а может, и из-за границы, разве проверишь? Но когда я слышу его голос, меня такое счастье охватывает – передать не могу! Я очень сильно его люблю, очень-очень сильно, и даже думать не могу о том, что больше не услышу его голос и не увижу его, не обниму. Мысль о том, что я его теряю, невыносима. И я все время боюсь. Он не звонит, и я боюсь, что он уже никогда больше не позвонит, что наш с ним последний телефонный разговор был действительно последним. А когда он звонит, я начинаю бояться, что вот именно сейчас он решился мне сказать, что бросил меня и уже не вернется. Вот так все время и боюсь.
Учебники и пособия, которые ты мне порекомендовала, я заказала и получила: и книги, и кассеты, и диски. Сижу целыми днями, пытаюсь вникнуть, разобраться, но ничего не получается. Наверное, я слишком давно ничему не училась, мозги заржавели. Я-то думала, стоит мне только начать – и все пойдет как по маслу, а так не выходит. Не так это все просто. А может, мне мои черные мысли мешают, страхи, ревность. Ты не знаешь какого-нибудь способа мозги раскачать? А то у меня уже руки опускаются.
Твоя О.
Море – Одалиске, 23 июля 2004 года
* * * * *
|
| |
| |
| IvMan | Дата: Пятница, 01.06.2012, 00:16 | Сообщение # 45 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2448
Статус: Offline
| Александра Маринина* Замена объекта *
Страница 44
Ну что тебе сказать, Одалиска? Это очень тяжело: знаешь, что в любой момент можешь потерять любимого человека, но не можешь никак повлиять на ситуацию, просто сидишь и ждешь, когда это случится. То есть нет, не так. Не ждешь, как мы обычно ждем, с желанием, чтобы событие скорее наступило, а ждешь, как осужденные ждут казни. Понимаешь, что момент неизбежно наступит, но не знаешь, когда именно. Трудно придумать что-нибудь хуже этого. Так бывает, когда кто-то из близких неизлечимо болен и конец может наступить в любой день, даже в любую минуту, и ты ничего не можешь сделать, и ни один врач в мире не может тебе помочь, и нет такого лекарства, которое эту болезнь лечит. Ты живешь с этим каждый день, каждый час, понимая, что вот сейчас человек еще жив, он еще есть в твоей жизни, а через минуту его может уже не стать. И сделать ничего невозможно.
Что-то я сегодня в миноре. Ты, наверное, ждешь от меня слов ободрения и утешения, а я не соответствую… Даже слов нужных что-то не нахожу. Но знаешь, зайка моя, все не так плохо, как кажется, потому что даже если Костя по уши влюбился в ту женщину, то всегда есть надежда, что это пройдет. Это всегда проходит. Всегда. Чуть раньше, чуть позже, но проходит, потому что любое чувство рано или поздно проходит. И поэтому есть надежда, что он вернется. В отличие от болезни, которая не проходит и не дает надежды. Так что думай о хорошем.
Обнимаю тебя,
Море.
Одалиска – Морю, 14 августа 2004 года
Моречко! Сегодня утром я проснулась с уверенностью, что Костя обязательно вернется. Не знаю, откуда появилось это чувство, но я проснулась такая легкая, светлая, радостная! У нас все лето шли дожди, хорошей погоды совсем не было, а сегодня выглянуло солнышко. Я открыла глаза, увидела, как оно пробивается сквозь шторы (у нас спальня окнами на восток), и вдруг поняла, что все у нас будет хорошо, что Костя меня любит, что он не врет насчет командировки, просто у него действительно много каких-то сложных дел, и я просто не имею права ему не верить. Он обязательно вернется! Уже совсем скоро, я уверена.
Костя не звонил целых три недели, я чуть с ума не сошла, думала: теперь уж точно все, конец. Больше он никогда не позвонит, он все решил для себя, решил, что остается с этой сучкой и нас с Дашенькой из своей жизни выбрасывает. И знаешь, я почти смирилась. Как говорится, насильно мил не будешь, что ж делать, если он меня разлюбил. Подло, конечно, бросать жену с маленьким ребенком без всякой поддержки, и тут я его не оправдываю. Честно признаюсь, я в душе много горьких слов ему сказала, и ругалась, и обзывала по-всякому, и упрекала, и уговаривала. Да что толку!
А вчера он позвонил, сказал, что ужасно скучает, что любит меня. Не знаю, врал или нет, но так хочется верить ему! И сегодня я уже верю. Верю, что он вернется и что все у нас будет отлично. Как ты думаешь, он уже начал к ней остывать? Мне почему-то кажется, что начал. Еще немножко потерпеть – и он приедет. И больше уже не уедет.
С учебой дело продвигается туго, даже не думала, что учиться так трудно. В школе мне казалось, что это легко. Как ты думаешь, это потому, что школьные предметы не такие сложные, или потому, что я уже старею и не так быстро соображаю, как в юности?
Моречко, а вдруг Костя совсем-совсем не врет, и никакой бабы у него нет, он действительно в Москве, и действительно по делам, и их так много, что он никак не может вернуться пока? Может, я зря так бешено ревную?
Одалиска.
Море – Одалиске, 22 августа 2004 года
Здравствуй, зайка моя! Мне тоже кажется, что твой Костя обязательно вернется. У меня, конечно, не очень большой опыт с мужиками, замужем была пять лет, были какие-то более или менее серьезные романы до свадьбы и после развода, но даже моего скромного опыта достаточно, чтобы предположить, что, если бы Костя собирался тебя бросить, он бы тебе об этом уже давно сказал. Я просмотрела твои письма, он ведь уехал 11 мая или 12-го, верно? А сейчас уже август заканчивается, то есть с его отъезда прошло три с лишним месяца. Я понимаю, у него могло не хватить душевных сил сказать тебе правду в момент отъезда, но уж спустя три месяца нет смысла ее скрывать, если он не собирается возвращаться. Допустим, у него есть любовница, и допустим, он увлечен ею так сильно, что не может прожить без нее ни дня, поэтому сейчас живет с ней, но я больше чем уверена, что твой Костя не собирается жить с ней всегда. Он прекрасно понимает, что сейчас он болен любовью к этой женщине, но болезнь пройдет, он выздоровеет и вернется к тебе. У него нет намерения тебя бросать, просто у него нет сил не быть с ней, понимаешь?
Послушай, Одалиска, а не завести ли тебе кошку? Или собаку? Для ребенка это всегда очень хорошо, да и для тебя самой будет полезно. Лучше, пожалуй, даже собаку, щеночка совсем маленького. Кошки, даже когда они еще котята, все-таки существа малопроблемные, нужно только приучить к лотку – и больше никаких забот. Если брать котенка у нормального заводчика, то к двум месяцам он уже знает лоток, и тогда вообще никаких проблем с ним нет. А щенки до шести месяцев писают и какают на пол, брать же подрощенного щенка, то есть старше шести месяцев, когда он уже ходит по своим делам на улицу, опасно: к этому времени мало ли как его воспитывали – потом не переучишь, характер сформировался. Со щенками забот – выше крыши, и убирать за ними надо постоянно, и пищу специальную готовить. Отвлечешься. Зато они, в отличие от кошек, такие ответные на любовь и ласку! Будет куда приложить твои эмоции. Не думай, что я издеваюсь и предлагаю тебе заменить мужа собакой, боже упаси! Просто ты очень тревожишься и постоянно думаешь о Косте, а я предлагаю тебе заменить объект приложения твоих мыслей, внимания, забот и тревог. Заведи щенка и думай о нем, тревожься, заботься. Вот увидишь, тебе станет намного легче. Весь ужас твоей ситуации в том и состоит, что ты не можешь повлиять на ее развитие, как бы сильно ты ни тревожилась, ни переживала, что бы ты ни думала. А перестать тревожиться и переживать ты не в состоянии, так продолжай, только делай это конструктивно, то есть с пользой хотя бы для животного. Тревожься о том, чтобы щенок вырос в красивую здоровую собаку, умную и послушную, заботься об этом, посвяти этому значительную часть своих мыслей, и это принесет свои плоды, даст результат. Если же все время думать и волноваться о Косте, результата это все равно не даст, только себя измучаешь. Бесплодные эмоции разрушают душу, это примерно то же самое, что принимать сильнодействующие лекарства, будучи совершенно здоровым. Пользы никакой, один вред.
Обнимаю тебя, Одалисочка, будь умницей.
Море.
Одалиска – Морю, 8 сентября 2004 года
Моречко, спасибо тебе за совет, кажется, он и в самом деле очень хороший. Когда я заговорила с Дашкой о щенке, она аж завизжала от восторга и теперь каждый день пристает ко мне: а какого щенка мы возьмем, какой породы, какого цвета, а в чьей комнате он будет спать, а кто будет с ним гулять? Косте я по телефону тоже сказала, что хочу завести собаку, ты знаешь, он так обрадовался! Самое смешное и одновременно обидное, что с тех пор он звонит каждый день и спрашивает, решила ли я насчет породы и выбрала ли заводчика или питомник, сказал, что породу я могу определить сама, пусть будет такая собака, как я хочу, но, прежде чем покупать щенка, я должна сказать Косте, какого именно, и он позвонит своим друзьям в наш областной центр и проконсультируется, у какого заводчика лучше брать, чтобы был надежный, чтобы производители были здоровые и чистопородные, ну и все такое. Ты представляешь, Море? Каждый день звонит и спрашивает, что я надумала, и предупреждает, чтобы никакой самодеятельности, чтобы без его сигнала не вздумала брать щенка где попало. Обидно ужасно, ради ребенка не звонил так часто, как ради собаки. Неужели все мужики такие? Козлы! Я подумываю о Лабрадоре, говорят, они очень хороши, если в доме дети. Колли тоже хорошие с детьми, но от них ужасно много шерсти. В общем, целыми днями торчу в Интернете, изучаю собачий вопрос. У тебя есть какие-нибудь идеи?
Одалиска.
Море – Одалиске, 11 сентября 2004 года
Одалисочка, я в собаках ничего не понимаю, у меня их никогда не было. То есть я понимаю ровно настолько, чтобы осознавать, какая это ответственность и какие проблемы и заботы, но в породах и в особенностях не разбираюсь. У каждой породы свой характер и свои плюсы и минусы, так что ты принимай решение сама или советуйся с Костей, все-таки с этой собакой жить именно вам, а не мне.
Да-да, я не ошиблась, когда написала «вам», а не «тебе». Потому что теперь уже совершенно очевидно, что Костя вернется. Пусть не завтра и даже не через месяц, но обязательно вернется, иначе ему было бы абсолютно безразлично, какую собаку ты заведешь. Не ему же с ней жить. А он принимает в собачьем вопросе самое живое участие, и это говорит в пользу того, что он собирается рано или поздно вернуться. В противном случае он бы спокойно сказал тебе: «Конечно, покупай, мне все равно, кого ты заведешь». Скажу тебе больше: тот факт, что он не настаивает на определенной породе и предоставляет тебе самой выбрать то, что ты хочешь, говорит о том, что он хочет сделать тебе приятное. А это что означает? Что у него есть чувство вины перед тобой, он понимает, что сделал тебе больно, что тебе плохо без него, и пытается хоть чем-то смягчить твою боль, как-то загладить вину. Пусть неуклюже, но не это же важно, правда? Я еще не встречала мужиков, которым было бы безразлично, какой породы собаку заводить, они всегда хотят что-то определенное, а если есть дом и участок, то, как правило, хотят крупного сторожевого пса. Костя же ни на чем не настаивает, потому что хочет тебе угодить. И это очень хорошо. Это очко в твою пользу. Так что вперед, Одалисочка! Выбирай породу, выбирай питомник, бери щенка, и у тебя начнется совсем другая жизнь, новая и интересная.
Море.
Одалиска – Морю, 17 сентября 2004 года
Море, а тебе не кажется, что Костино безразличие к породе собаки вызвано тем, что он не собирается с нами жить, поэтому ему все равно, какую собаку мы заведем?
О.
Море – Одалиске, 17 сентября 2004 года
Нет, зайка моя, не кажется. Если бы ему было все равно, если бы он не собирался возвращаться, то ему было бы до лампочки, что собака может оказаться больной или ущербной. Не ему же с ней возиться. А ему не всё равно, видишь, как он трепещет насчет питомника-заводчика? Так что не выдумывай.
Море.
Одалиска – Морю, 2 октября 2004 года
Свершилось! Моречко, у нас щенок, очаровательный до невозможности, такой смешной, такой обаяшка! Не понимаю, почему у нас раньше, не было собаки, это же так здорово! Он у нас уже три дня.
Само собой, я постоянно хожу с тряпкой и подтираю за ним, уже спина болит, потому что приходится все время нагибаться, но это все ерунда по сравнению с тем, как радуется Дашка! Она просто расцвела. Даже о папе перестала постоянно спрашивать, все время около щенка крутится, а когда он спит, сидит рядом и смотрит на него.
Ой, бегу, кажется, он опять напустил лужу.
О.
Море – Одалиске, 5 октября 2004 года
Одалисочка, а порода какая? Самое главное-то ты упустила. Какой возраст, какой окрас? Что написано об этой породе? Понимаю, что тебе сейчас не до меня, но, когда будет время, напиши, пожалуйста.
Море.
Одалиска – Морю, 19 октября 2004 года
Море, прости, что долго не отвечала. Закрутилась. Сначала Дашка заболела, лежала с высокой температурой, я от нее пять дней не отходила, чуть умом не тронулась от страха за нее. Потом, только Даша чуть-чуть выправилась, у щенка начался понос, а это же по всему дому… Он маленький, шустрый, за ним не уследишь, мало ли в каком углу ему приспичит или под каким диваном, и вот я целыми днями ношусь по дому с тряпкой, во все закутки заглядываю, под все столы, кресла и диваны, проверяю, не напачкал ли он там. У нас, конечно, не дворец, но все-таки два этажа, 170 квадратных метров, так что можешь себе представить, сколько уголков и всяких интересных мест, где можно нагадить. Я хотела, как мне советовали, держать щенка в одной какой-то комнате, застелить там пол полиэтиленом и газетами, мебель убрать или сдвинуть, тогда было бы легче, но Дашка устроила скандал, она хочет играть с ним по всему дому, и я не могу ей отказать. Ладно, буду ходить с тряпкой, лишь бы девочка радовалась. И на участок выпускать его пока нельзя, еще прививки не сделали.
Это лабрадорчик, как я и хотела с самого начала, черненький, два с половиной месяца. Мальчик. Насчет имени долго рядились, Дашка хотела, чтобы назвали Пуфиком, а Костя сказал, что Пуфик – это несерьезно для такой собаки, и пусть он будет Диком. Ну Дик так Дик, лишь бы Косте нравилось. Как ты думаешь, Море, если Костя настаивает на кличке, это о чем-то говорит?
Хотела написать подробнее, но сил нет, ужасно хочу спать, совершенно вымоталась за то время, пока Дашка болела.
Пока.
Одалиска.
Море – Одалиске, 22 октября 2004 года
Одалиска, по-моему, все просто здорово! И то, что твой муж настаивает на определенной кличке для собаки, – очень хороший признак. Я все больше убеждаюсь в том, что была права: он точно знает, что вернется, только не знает, когда именно. Но оставаться там, где он сейчас находится, он не собирается, никаких сомнений быть не может. Так что мои поздравления, Одалисочка!
Целую тебя,
Море.
Одалиска – Морю, 11 ноября 2004 года
Сегодня ровно полгода с тех пор, как Костя уехал. И я чувствую, что он уже не вернется. У меня внутри словно какой-то часовой механизм сработал, как будто было запрограммировано: пока полгода не пройдет, ты еще можешь надеяться, а потом – все. Никаких перспектив.
Вот я сегодня и поняла, что все. Конец. Ничего уже не будет, он не вернется, он нас бросил. Да, он продолжает звонить, правда, теперь опять нечасто, сейчас, например, он уже десять дней не звонил. Щенок его больше не интересует, так я понимаю. В общем, все ясно, Моречко, и обольщаться я больше не собираюсь. Все кончено, и надо как-то учиться жить без Кости, я имею в виду, надо учиться жить с мыслью о том, что Кости больше в моей жизни не будет, он не придет в этот дом, не сядет в гостиной перед телевизором, не будет есть то, что я готовлю, не будет спать со мной в одной постели. Ничего больше не будет. Никогда. * * * * *
|
| |
| |
|
МАНАХОВ net
Добро Пожаловать 
